Наполеоновские войны

Итак, с самого начала режим изображал войну как патриотическую битву и старался тем или иным способом умиротворить общественное мнение, которым, более того, перестали пренебрегать (причём это заключалось не только в демонстрации большого внимания к нему во время непрерывного отступления первых двух месяцев кампании, но и на назначение Кутузова Александра заставили пойти народные требования). А насколько искренний отклик находило всё это у населения? В среде элиты война, несомненно, привела к значительному подъёму патриотического духа. Так, в санкт-петербургских театрах освистывались французские пьесы, дворяне стали избегать разговоров на французском языке (применение которого до того было обычным), а события кампании неустанно обсуждались в классных комнатах и гостиных. Вскоре появилась и значительная материальная поддержка. Определённое число молодых людей записалось в патриотические добровольческие части, московские купцы поклялись выделить больше двух миллионов рублей деньгами, а дворянство жертвовало огромные суммы в виде столовых принадлежностей из драгоценных металлов и ювелирных изделий и «давало» многие тысячи крепостных для службы в армии и ополчении. Всего этого, вероятно, и следовало ожидать — дворянство было напугано тем, что Наполеон освободит крепостных крестьян, а православная церковь питала неослабную вражду к французскому «атеизму» — ну, а что же народ? И здесь есть определённые свидетельства, говорящие о реальном вовлечении его в войну. В армии русский Кутузов был, безусловно, гораздо более популярен, чем такие, как Барклай, «германцы», к тому же необычайную жестокость, повсеместно проявляемую войсками, вероятно, можно истолковать как свидетельство вновь обретённого патриотического воодушевления. А что касается простого народа, то мадам де Сталь утверждала, что крестьяне «с воодушевлением идут в добровольцы», при этом их хозяева «выступают лишь в роли их представителей» при отправке на службу[285]. Между тем огромные толпы приветствовали царя, когда он в июле приехал в Москву, а эвакуацию из столицы два месяца спустя подавляющего большинства её населения под угрозой занятия её французами можно совершенно справедливо отметить как не имевшую ранее параллелей в европейской военной истории. И ещё, несомненно, что особенно на последних этапах кампании, по крайней мере некоторые, крестьяне действительно брались за оружие и страшно мстили тем захватчикам, которые, к своему несчастью, попали к ним в руки.