Принято считать главной стилистической манерой Толстого длинную фразу. Многие современные критики, как только видят в произведениях нынешних авторов длинную фразу, сейчас же: восклицают: «Под Толстого!» Это глубоко ошибочно и неверно. Стилистика Толстого, как она мне представляется, или стилистическая манера его, заключена вовсе не в размере фразы, а в определенном, присущем только этому художнику строе мысли, сочетании слов, а главное, употреблении слов только в прямом, основном их значении. Толстой избегает нагромождения эпитетов, которые, может казаться, увеличивают эмоциональную нагрузку, но фактически они снижают ее. И фраза далеко не всегда у Толстого ветвиста и одновременно содержит и внешнее движение, и движение души, и прошлое, и настоящее; часто, очень часто фраза эта проста, то есть так проста, что она могла быть написана только гением. Мне хочется привести обычный и, может быть, никогда не приводившийся критиками отрывок из художественного текста Толстого. Вот как он начинает одну из своих глав в романе «Война и мир»: «Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 октября русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста». Как можно заметить, Толстой вводит не в разговорную речь, а в авторскую слова далеко не литературного порядка (и для того и для нынешнего времени) — «по сю и по ту сторону», но слова эти так органично вплетены в текст, так естественны в этой толстовской фразе, что они, и пожалуй только они создают объем картины. Здесь нет эпитетов, нет нагромождения слов, которыми можно было бы разукрасить идущие колонны войск: «запыленные», «усталые», «голодные» и т. д. и т. п., но все это мы не только чувствуем, но все это встает перед нашим читательским взглядом и вырастает в неповторимую картину перехода и переправы через город и реку Энс.
В исследованиях творчества Льва Николаевича многими не раз подмечалось, что, строя фразу, Толстой старается вместить в ней и временные обстоятельства и сиюминутное событие, и душевные переживания по которым можно понять истоки, отчего они происходят, и увидеть направление, в каком будет развиваться этот психологический настрой; но, кроме этого, можно заметить еще одну очень характерную для его стилистики черту: объединение общественных явлений, общественной значимости событий с конкретным, личным переживанием героя. Может быть, именно такое построение фразы, именно эта стилистика позволяли Толстому на небольшом отрезке своего художественного полотна, то есть в главе, или на странице, или даже в одной фразе, показать и вместить целую эпоху общественных отношений и явлений. Например, как он показывает всю ложную атмосферу наполеоновского двора и самого императора? Вот характерная фраза: «Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был недоволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию-Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она — эта Мария-Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, — казалось, не в силах была перенести».
В одном предложении этом целый мир событий, взаимоотношений, все то, что составляло двор императора Наполеона. Я бы хотел обратить внимание в этой фразе на ироническое, можно даже сказать, сатирическое изображение Толстым высшего света, который он не только хорошо знал, но и к которому принадлежал сам, — это сатирическое изображение и объемно и реалистично. Более того, именно знание света позволяет ему как художнику проникнуть в мир отношений людей, тех лживых отношений, каким был полон этот свет. Толстой пользуется иронией многократно и щедро и всегда так удачно, что вызывает в читательском воображении точно то же чувство и то отношение к изображаемому, какое по своему писательскому реалистическому взгляду на жизнь испытывал сам.