Напрасные совершенства и другие виньетки

Я решил отправиться на станцию – тем более что взятие билетов в Грузию мы все еще беззаботно откладывали – и разобраться на месте. Но особой тревоги я не испытывал, и ассоциаций со “Смертью в Венеции” (Томаса Манна – фильм Висконти появился лишь через год) у меня не возникало.

На станции было безлюдно. Быстро выяснилось, что поезда в Грузию отменены, а в Москву билеты продаются только по предъявлении паспорта с московской пропиской, но продаются сугубо теоретически, в натуре же их нет. Тут до меня наконец дошло, что дело серьезно, особенно для таких желудочников, как я, – роковым мог оказаться любой неосторожный глоток. Помню даже, какими словами я об этом подумал: “Это что же, советская власть заботится о моем драгоценном статусе москвича больше, чем я сам?!” Я окончательно очнулся и приступил к действию.

Я отправился в местный универмаг (магазины работали), походил туда-сюда, пошарил глазами по полкам в ожидании творческого наития, и мой взор упал на стройный ряд багряных упаковок духов “Красная Москва”, с обильно позолоченными, как бы кремлевскими, но и слегка мондриановскими, зубцами.

Духи эти, как я знал, считались роскошными в кругах полусвета. Запаха их я опять-таки не помню, но, кажется, это было нечто густое, пряное, дурманящее. Оценил же я их богатый топонимический потенциал. Короче говоря, я немедленно – за внушительную сумму (мне помнится цифра 7 руб., но ручаться не могу) – купил коробку и, быстрым шагом проследовав на вокзал, просунул ее в окошечко кассы, со словами:

– Тут написано, куда мне нужно два билета. А вот деньги.

Произнеся эту эффектную реплику, я вдруг сообразил, что паспортов наших я с собой не захватил, поскольку планировал свою вылазку как сугубо рекогносцировочную. Однако паспортов не потребовалось. Из темного окошечка, за которым внешности кассирши было не разобрать, появились два билета на вечерний поезд.

Мы мгновенно сложились и через сутки (двое?) были в Москве. То есть отделались, можно сказать, легким каламбуром. А в дальнейшем победила, как водится, дружба. Видимся, правда, редко: я живу в Калифорнии и бываю в год от года все более красной Москве только летом, а она преподает в Москве, живет же в основном во Франции. Но иногда пересекаемся.

А ведь могла бы победить – если бы не божественный глагол, вернее, божественная группа существительного, вовремя коснувшаяся моего чуткого лингвистического слуха, – могла бы победить не дружба, а любовь. Типа, как у Ромео и Джульетты – короткая, зато окончательная, вечная.

“Хорошо!”

Хотя у нас было много общего – взгляды, приятели, его жена, – мы не были знакомы и никогда не встречались.

Днем его не бывало, и я приходил регулярно, но в его кабинет не лез, довольствуясь гостиной, с раскладным диваном и видом на Москву-реку, и ванной. Эта квартира была еще одной калиткой в стене, тайным укрытием, смотровой площадкой.

Однажды сквозь шум заключительного душа хлопнула входная дверь. Намечалось аристотелевское узнавание – в мопассановских формах. Я уже готовился предстать его хозяйскому взору в своей беззащитной наготе, когда послышалось ее нервное, но не более, чем всегда, сопрано:

– Борька, ко мне сейчас не заходи!..

– Хорошо!

Я скользнул в гостиную, оделся и мимо кабинета быстро прошел к выходу.

Знакомство в каком-то смысле состоялось и, даже оставшись заочным, обнаружило свой джентльменский характер.

Будем резать, будем бить

На один из международных кинофестивалей в Москву был привезен английский фильм “Кромвель” (1970). Он произвел на меня сильное впечатление – возможно, еще и благодаря тому, что по знакомству я попал на его демонстрацию в закрытом просмотровом зале для переводчиков и фестивального начальства.

Один из главных композиционных ходов фильма состоит в том, что в течение первого часа зритель приглашается сочувствовать прямодушному поборнику народных прав Кромвелю (его играет Ричард Хэррис) и желать поражения высокомерному Карлу I (Алек Гиннесс). Но когда дело доходит до пленения короля, суда над ним и в конце концов его казни, роли меняются: Карл предстает благородной жертвой, а Кромвель – беспощадным тираном. Гиннесс блестяще играл величие, особенно трогательное в падении.

(Эта конструкция напомнила мне аналогичный эффект в постановке “Троянской войны не будет” Жироду во французском “Театре старой голубятни”, приезжавшем в Москву в самом начале “оттепели”, году в 1955-м. Там симпатии зрителей переходили от гуманного, но простоватого борца за мир Гектора к великолепному в своем цинизме провокатору войны Одиссею.)

Случилось так, что через несколько лет, зайдя по своим сомалийским делам на киностудию “Экспортфильм”, я узнал, что там вот-вот начнется рабочий просмотр “Кромвеля”, дублированного для советского проката. В практически пустом зале я сел непосредственно позади членов дубляжной группы и их гостей и мог слышать, что они говорили. Разговор быстро перешел на самую животрепещущую проблему советского киноискусства: пришлось ли что-нибудь вырезать?