Направление — Прага

— Я мог стать скрипачом, но не стал, и это не из-за лени, не из-за отсутствия таланта. Талант у меня был, и был я прилежным студентом. Кроме скрипки, я ничего не знал — скрипка была моей жизнью. Дни и ночи я упражнялся и, не случись того, что случилось, мог бы сегодня, возможно, играть на знаменитых сценах. Но артисту, кроме таланта, надо иметь огромную выдержку и волю, которая должна помочь ему в нужный момент преодолеть в себе слабость, способную загубить человека безвольного… Может быть, вам приходилось слышать имя профессора Якубеца. Это выдающийся педагог. Он предсказывал мне большое будущее, но одновременно опасался, как бы я не пошел на поводу у публики, не поддался ее вкусу. Профессор долго размышлял, стоит ли включать мое выступление в студенческий концерт. Я уже заканчивал второй курс. Со слезами на глазах я просил профессора разрешить мне хотя бы одно выступление, тем более что многие из моих товарищей уже выступали по два-три раза, а я еще ни разу. Я ходил за профессором Якубецом и умолял его. Наконец он разрешил мне выступить. Перед самым моим выходом он сказал мне: «Йозеф, прошу вас, пожалуйста, как закончите, не смотрите в зал. Наклоните голову и быстро уйдите». Почему я его не послушал? Я играл скрипичную сонату. В ее исполнение я вложил все свое сердце, все воспоминания: все то, что произошло тогда в деревне и на гребне горы, все то, что было записано теми людьми, поразившими меня и своей жизнью, и своими смертями, в книгу Человека. Теперь я не могу жить по-иному, чем живу. Не могу! Все то доброе, что я делаю, что пытаюсь делать, — это лишь незначительная часть…

— Знаю, — прерываю я его. — Знаю. Не надо об этом, я все понимаю.

— Нет. Я должен вам досказать. Только немного подождите: я передохну.

Инженер Марко идет к окну. Смотрит на горы. Нервно потирает руки. Потом продолжает:

— Когда я сыграл финал, то услышал бурные аплодисменты и возгласы восхищения. Я склонил голову, чтобы не смотреть в зал, как просил меня профессор, и направился к выходу. Но вдруг… вдруг я почувствовал, что не в силах уйти, не взглянув на тех, для кого я играл. Какая-то сила подхватила меня и увлекла снова на сцену. Я увидел горящие лица, взволнованные от счастья. Тогда я понял, что мое искусство может воздействовать на людей, преображать их. Я отдал им все, чем была полна моя душа: радость, грусть и надежды. У меня не осталось ничего…

Профессор подал мне руку и ушел, не сказав ни слова.

С того вечера я без конца просил профессора Якубеца снова разрешить мне выступить. Мною овладело желание, страстное желание воздействовать на людей своим искусством…

И это был конец. Когда профессор не разрешил мне выступать официально, я стал это делать тайно. Потом связался с группой деляг от музыки, игравших по вечерам в ресторанах. Однажды я взбунтовался даже против своего учителя: я сказал профессору Якубецу, что ему уже нечему меня учить, бросил ноты на рояль и ушел.

Марко подходит к пепельнице и долго гасит окурок. Потом трет виски пальцами.

— На экзамен за второй курс я не явился — бродил в Загорье с группой музыкантов, игравших на танцевальных вечерах. Из консерватории меня исключили. Тогда же скрипка начала выходить из моды. И в один прекрасный день мне заявили, что группе не нужен скрипач…

Что дальше… Вскоре меня взяли на военную службу… И вот, отслужив, я решил приехать сюда. Потом стал инженером — уже здесь.

Марко устало умолкает, снова закуривает.

Я подхожу к окну. Гляжу на горы, те горы, которые навсегда вошли в судьбу этого человека. И думаю о том, как, должно быть, трудно ему идти по жизни с тем долгом, что лег на его плечи много лет назад — здесь, в этих горах…

Повернувшись к нему, я говорю:

— Я… я не имею права, если можно так сказать, выносить приговор. Но я думаю, что, если бы был жив капитан Воронов, если бы он был жив, он не только не осудил бы вас, он мог бы гордиться вами. Да! Гордиться! Конечно, вам нелегко. Вы не стали скрипачом… Вы совершили ошибку… Но ваша жизнь, ваша нынешняя жизнь, какой я ее знаю… Вы хороший работник, вы делаете для общества все, что в ваших силах… Нет, вас не за что теперь осуждать. Я вас уверяю, вы можете спать спокойно…

Инженер Марко устало машет рукой, словно бы и не хочет слышать моих слов. Он берет свой чемодан и направляется к дверям.

— Пойдемте, — говорит он, невесело улыбаясь. — А то дома нас уже определенно заждались.

Перевела со словацкого Т. Миронова.

РАССКАЗЫ ЧЕШСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

Франтишек Ставинога ЛЕГЕНДА О ШАХТЕРСКОМ ГЕРКУЛЕСЕ

Дядя Ондржей был лишь на два года старше моего отца, но умер раньше, чем моя память смогла удержать хоть какие-то воспоминания о нем. Все, что мне известно, я знаю только со слов отца. А чего не знал отец, о том рассказал мне товарищ Чермак, горняк-пенсионер, переживший те давние события.

Этим своим братом отец гордился больше, чем другими, а их у него было немало. Он рос в то время, когда восемь детей в шахтерской семье считалось делом обычным.