Напряжение растет

До города оставалось еще очень немало, болела нога, вечер грозился передать ключи от неба ночи, а соревнования начинались уже следующим утром. И горе тем, кто опоздает.

— Мне бы в город, — сжав купюры, предложенные за останки мотоблока, я вновь протянул их обратно.

— У меня график, — отрицательно покачал он головой. — С тобой много времени потратил.

— Я много заплачу! — отыскал другие купюры в кармане.

— Там, — махнул он на поле, — люди ждут. А вон там, — указал на темную линию горизонта чуть в стороне от направления, где должен был быть город, — гроза. Может, даже с градом. Сегодня надо все завершить. Мне никак нельзя подвести.

— Мне — тоже… Там завтра танцы.

— А у меня тут — жизнь, — выдохнул он и чуть мягче продолжил: — Возвращайся на станцию. Автобусы не ходят, но попутную машину рано или поздно поймаешь. Я позвоню твоим родителям, они встретят. А лучше оставайся у нас до утра.

— Спасибо, но в город обязательно нужно сегодня.

— Тебе виднее, — подошел он к уже своему мотоблоку и одним движением скинул его обратно в кювет. — После работы займусь. Бывай! — заскочил Геннадий в кабину трактора и отправился обратно к своим.

И мне пора. Неловко перенес вес на травмированную ногу и досадливо скривился. Все же надо звонить, как бы ни хотелось справиться самому. Беда в том, что сотовый телефон остался там же, где документы. Спохватившись, окликнул Геннадия. Но, как я ни кричал ему в спину, за ревом двигателя тот так и не услышал. А на мое махание руками только помахал мне в ответ, прощаясь. Хотел было догнать, только левой ноге эта мысль не сильно понравилась. Да и фуражку с такой болью не найти.

Значит, остается идти вперед, к Заречному. Потому что возвращаться назад дольше, скучнее, а еще там гуси.

Отыскал на обочине подходящую по высоте палку и осторожно пошел вперед.

Вскоре проторенная дорога свернула к деревеньке, вросшей тремя улицами кирпичных домиков в солидный холм над речной гладью. Судя по внешнему виду и основательности, а также парочке тонких проводов на деревянных Т-образных столбах, телефон там точно есть. И я даже знаю у кого — музыка лилась от тенистой беседки рядом с местом, где нить ручья вплеталась в неширокую реку.

Громкая до хрипоты мелодия сотового телефона пела про давно прошедший июль, жаркий и полный тополиного пуха. От той жары остались только утренние часы, к вечеру же природа напоминала о сентябре и близкой зиме. Впрочем, это не мешало ребятам плескаться чуть выше по течению, а затем чуть ли не синими, но счастливыми, обтираться полотенцем и с дрожащими от бодрости руками на ходу надевать одежду, чтобы первыми занять место у небольшого костерка, дымящего возле беседки со стороны берега. Правда, претендовать им приходилось только на стоячие места — свободного пространства на двух бревнах, служивших лавочками, не было. Четверо довольно вольготно занимали одно из бревнышек, что выдавало в них банду, а если присмотреться к чертам лиц — то и родственников. На противоположном же теснилось семеро, стойко сопротивлявшихся претендентам на восьмую позицию — особенно упирались те, что с краю. Всего я насчитал шестнадцать человек, из которых большая часть были ровесниками Федора или помладше и только двое казались старше меня. Телефон принадлежал самому рослому, лет шестнадцати — из числа четырех родичей. Во всяком случае, лежал он рядом с ним.

Дорога до того места не доходила, предпочитала забрать левее, к постройкам, так что пришлось свернуть на траву. Только рубашку я предварительно все же решил снять, повязал поверх брюк и остался в майке. Брюки закатал выше колен, пригладил волосы, темные очки поднял на лоб — словом, сделал все, чтобы казаться здешним, пусть и из другой деревни. Судя по тому, что местные ребята, углядев меня, сразу подошли драться, — это удалось.

— Я обещал наставнику всегда думать перед тем, как бить, — ответил я по-своему на стандартный запрос «свой-чужой».

— И че? — потирая кулаки, сплюнул в сторону самый высокий, на полкорпуса выступивший из полукруга подошедших ребят.

— И я уже подумал.

Взломать систему опознавания удалось успешно.

— И зачем? — с укором поинтересовался я чуть позже у долговязого Егорки, с которым мы к тому времени уже успели замириться на почве того, что я отлично дерусь.

На их бревнышке по-прежнему числилось четыре места, но на этот раз для меня, для него, для второго брата по старшинству и для телефона, который теперь пел про морскую волну и небо.

— Да так, — хмыкнул он чуть гнусаво, одновременно пытаясь поправить руками нос.

Егорка был одет в новенькие белоснежные брюки с острой стрелкой, водолазку и новые кеды.

— Скучно, — вздохнул его родной брат, обладатель помятых брюк, слегка выцветшей водолазки и пропыленных кед.

— Интернета нет, — поддакнул еще один родич, чуть младше, вознамерившись примостить затертые брюки на зеленую траву.

— Но! — тут же пресек его намерение самый юный представитель семейства, в ярости шаркнув расхлябанным кедом, и мигом переложил с бревнышка на траву обрывок газеты.