Напряжение сходится

Никто. Никому не под силу – и мир вновь заболеет тяжелой болезнью войны.

Александр Олегович уже видел признаки будущего конфликта – и дело даже не в творящемся вокруг бардаке. Достаточно посмотреть на его внука в окружении названого брата и их подруг. Достаточно прислушаться к их Силе, отражению рангов – и его внука, и этого непонятного мальчишки, в котором была сила Юсуповых, но также и нечто иное, совсем им несвойственное; девушки, при виде которой скрипит песок на зубах, и другой, ощущаемой застоявшейся водой у берега…

Когда-то мощи этих четверых было достаточно, чтобы начать войну, а сейчас они – одни из многих. Они этого не видят, они этого не понимают. Но жутче всего, что где-то за рубежом могут тоже стоять в тени деревьев и на жарком солнце такие же парочки. Уже есть кому воевать за тех, кто захочет чужими жизнями оплатить груз собственных ошибок.

Он знал, как будет. Вначале последует слово – зажигательное, призывающее на подвиг и напоминающее о старых обидах. Затем – провокация или честная причина пролить первую кровь.

А потом придет большая война. Слова и причины перестанут быть нужны, и все станет как раньше. Война перемелет все вокруг обратно, в его родной и знакомый девятнадцатый век. И он перестанет удивляться.

Глава 6

Желание поработать в воскресенье наткнулось на стену глухого непонимания.

Город, который никогда не спит, предпочитал в выходные отдыхать, вспоминая о семьях и о тех, ради кого он, собственно, и зарабатывал круглосуточно во все остальные дни. Встречи не назначались, проекты не продвигались, а в телефонную трубку один раз даже выматерились пьяным и сонным голосом, потребовав оставить в покое.

– И это зампрефекта… – с осуждением посмотрел я на отведенный в сторону сотовый.

Тут же сменил одноразовую сим-карту на свою собственную и перезвонил.

– Алексей Витальевич? Не разбудил? Ах, уже разбудили… Ну, завтра так завтра, – покладисто ответил я на стон-просьбу.

В общем, осьминог не ловится, не растет кокос… Хотя тут больше с широтой и долготой проблемы, а не с календарем.

Поразмыслив, решил тревожить заграницу. А именно – звонить Федору в Румынию. Там все равно ничего не делают и в будние дни и в воскресенье – никакой разницы.

Звонить приходилось с ноутбука, через интернет, и без гарантии, что абонент окажется возле компьютера. Потому что сотовые телефоны в Румынии не работали вообще (вернее – только на показ видео и проигрывание музыки), а единственный стационарный телефон в трехэтажном доме Федора находился на первом этаже, и поднимал его исключительно старенький консьерж, который не знал русского, английского, а на мои попытки говорить на румынском (на трех диалектах!) бросал трубку.

К счастью, брат оказался на месте – экран звонка сменился анимацией подсоединения, и через пару мгновений в центре монитора отразилось изображение кабинета, обставленного в стиле эпохи Просвещения – в светло-кремовых тонах драпировок, с многочисленными полочками у противоположной стены, заставленной книгами в металлических переплетах; огромным серо-коричневым глобусом, установленным прямо на полу справа; железной люстрой на медных цепочках и массивной столешницей из темного лакированного дерева, на которой расположились распахнутые фолианты рядом с лампой, стилизованной под масляный фонарь.

В центре всего этого великолепия находилось резное кресло с мягкими тканевыми набивками, в котором восседал Федор, закинув ногу на ногу. Сам брат сегодня щеголял в бежевом костюме, бежевых туфлях и белой сорочке, а на одухотворенном лице его, украшенном тонкими завитыми усиками, отражалась чопорная меланхолия – не путать с пошлой грустью. Потому что тут тематическая обстановка на несколько миллионов и вид на исторический центр Бухареста из окошка за левым плечом. За такие деньги не грустят, за такие деньги осознают тщетность бытия, выписывая свои мысли кистью из волоса соболя на хлопковой бумаге. В общем, обычный подростковый максимализм.

Год назад, между прочим, весь его кабинет был обставлен в бело-серебристом стиле хай-тек, а еще двумя годами ранее всю противоположную стену украшали подлинные аквилы римских легионов. На этот раз обстановка выдавала осеннее состояние души, свойственное большей части юношей тринадцати лет от роду. Мне, правда, в этом возрасте грустить было некогда, поэтому обычно за меня это делал кто-то еще.

И если эмоциональность Федор определенно унаследовал от отца, то умение устраиваться в жизни – от нашего кота Машка. На всю окружающую его обстановку семья не потратила ни копейки – вроде как хозяин княжества брату благоволит, определенно рассчитывая уговорить остаться навсегда. Но мы-то с Машком знаем, что дом – это не там, где вкусно кормят, а там, где простят и тапок, и взорванный мост (мы играли в партизан, я победил).

– Федор, мне нужен самолет, – немедленно перешел я к делу.

И да, у него был свой самолет.

– Ты звонишь мне в восемь утра с просьбой, – с легкой гримасой показной мигрени коснулся он кончиками пальцев своего виска, – но даже не рассказываешь, как твои дела.