Напряжение

— Собственно говоря, что значит странно? — пустился вдруг в рассуждения старик. — Если бы не было ничего странного, вы, наверное, не пригласили бы меня к себе. Не так ли? Так вот, обращаю ваше внимание на то, что у рубашек нет никаких фабричных знаков. Замечали сами, что в швейные изделия всегда вшиты какие-нибудь ярлыки — артикул, наименование ткани, цена, ну и все такое прочее?

— Может быть, ярлыки спороты?

— Не думаю, их обычно вшивают. Можно, конечно, отрезать, но кончик все равно должен остаться.

— Выходит, их не было вообще, так вы считаете?

— Именно так.

— Что же из этого следует? — прикинулся простачком Шумский.

Старик хитро взглянул на него из-под очков:

— Что из этого следует… Тут может быть два варианта: либо рубашки сшиты кустарным способом, дома, и проданы; либо их сшили на фабрике, но сумели вынести и продать до того, как они попали в ОТК и всю последующую контрольную службу.

— Спасибо, — сказал Шумский, — а не можете ли вы определить, что это за ткань?

— Почему же, охотно… Это мое ремесло… Наш, отечественный трикотаж. Шелковая нить, сорт первый, — сказал эксперт, взвешивая каждое слово. — Но должен вам сказать, что трикотаж не ленинградский. Машин, дающих такую вязку, у нас нет. По всей вероятности, это рижская продукция, фабрики «Блонда».

— Вот как? — проговорил Шумский и вынул из сейфа рубашки, найденные в портфеле у Красильникова. — Ну а что вы скажете об этих?

Старик снова долго водил лупой, разглядывая материю, но теперь Шумский сам помогал ему.

— Та же картина, — сказал эксперт. — Все то же самое. Цвет только разный — те полосатенькие, эти белые… Но материал одной фабрики. А где сшиты — неясно, потому что опять же ярлыков нет.

— Ну что же, — удовлетворенно сказал Шумский, — мне остается задать вам последний вопрос: какова продажная цена такой рубашки?

— От шестидесяти до семидесяти пяти рублей, — ответил старик. Кусочком замши он протер лупу и аккуратно положил ее в кожаный футляр. — Но я знаю, вы люди точные и любите точность. Поэтому разрешите мне уточнить цену и позвонить вам. Однако имейте в виду: эти рубашки ни в коем случае не дороже и не дешевле той цены, которую я назвал.

Вечером Чупрееву в Ригу была послана шифрованная телеграмма. Ему предлагалось произвести негласный обыск у рижских приятелей Потапенко.

16

В ожидании вестей от Чупреева Шумский и Изотов продолжали допрашивать свидетелей. Обнаружилось уже восемь человек, которые приобрели рубашки у Потапенко. Цена колебалась от сорока до пятидесяти; причину продажи Потапенко всем называл одну и ту же. Шумский и Изотов уже сами, без эксперта, легко узнавали особую вязку трикотажа, которую производила лишь одна фабрика в Союзе — рижская «Блонда».

— В чем же дело? — спросил Изотов, небрежно чиркнув спичкой, чтобы дать прикурить Шумскому. — Спекуляция?

— Угу, — затягиваясь, прогудел Шумский. — Хороша спекуляция! Хотел бы я найти дельца, который покупал бы за шестьдесят — семьдесят рублей, а продавал за сорок. Это все равно что у Ильфа. Помнишь? Фальшивомонетчики с трудом из двух золотых сделали один и угодили на вечную каторгу. С трудом… — Он поднял палец и рассмеялся. — Нет, брат, здесь, должно быть, хищение, и крупное, возможно даже неоднократное.

— Думаешь, он шил из ворованного материала?

— Не похоже. При обыске мы так или иначе натолкнулись бы на материю, не на куски, так на раскрой, обрезки… Нет, здесь орудует шайка, а Потапенко — звено… Впрочем, ну их к черту, рубашки, пусть Кока Звягинцев ими занимается. Это прямое дело ОБХСС. — Шумский скрестил руки на груди, вздохнул. — Нас должно интересовать одно: какую роль в убийстве сыграл Потапенко, на чем строились их взаимоотношения?

На допросах Потапенко отрицал все: Красильникова он не знал, никогда не видел, поэтому, естественно, записок ему не писал и не мог писать. И вообще никаких записок он никому не писал; рубашек не продавал; с Ригой никаких дел не имел.

Подобные обвиняемые, отрицавшие все на свете, Шумскому попадались. Любую мелочь они признавали только тогда, когда уже невозможно было не признать, когда отступать было некуда. Следствие в таких случаях затягивалось, иногда запутывалось, приходилось возвращаться, начинать новые допросы… И было это обычно тогда, когда за преступником скрывались тяжкие грехи.

— Значит, кто такой Красильников, вы не знаете, — утвердительно сказал Шумский.

Потапенко кивнул, закрыв свои серые водянистые глаза:

— Совершенно верно.

— И записка эта написана не вашей рукой.

— Не моей.

— А что вы скажете на это? — Шумский театральным жестом протянул анкету, заполненную Потапенко в эстраде, заявление в домохозяйство и бланк с графической экспертизой почерка записки. — Видите, почерк-то один и тот же…

Потапенко подержал перед глазами листы и вернул их с безучастным видом.

— Так ведь экспертиза может и ошибиться, — сказал он спокойно. — Анкету писал я, это точно, заявление — тоже я, а вот записка не моя.