Напролом

Роза сняла трубку городского телефона и набрала номер «Знамени», который знала наизусть. После минутного вранья, которое сделало бы честь любому ирландцу, она молча передала трубку мне.

— Привет, Мартин, — неприветливо сказали в трубке. — Что случилось?

— Оуэн Уаттс оставил свои кредитные карточки в саду Бобби Аллардека, — медленно и отчетливо произнес я.

— Чего? Не понял… — в трубке наступило молчание. — Это кто?

— Джей Эрскин, — продолжал я, — оставил там же свой пропуск в пресс-клуб. Куда мне следует доложить об этих потерянных вещах? В профсоюз журналистов, в полицию или моему депутату парламента?

— Кто это? — повторил Леггат.

— Я говорю из редакции «Глашатая». Либо вы согласитесь принять меня у себя в офисе, либо в «Глашатае» появится новая сенсационная публикация.

Наступило долгое молчание. Я ждал. Потом Леггат сказал:

— Я вам перезвоню. Дайте ваш номер.

— Нет, — сказал я. — Теперь или никогда.

На этот раз пауза была значительно короче.

— Хорошо. Подойдете на проходную. Скажете, что вы из «Глашатая».

— Сейчас буду.

Не успел я договорить, как он швырнул трубку. Роза смотрела на меня так, словно сомневалась, все ли у меня дома.

— С редакторами так не разговаривают, — указала она.

— Ну я же на него не работаю. И, знаете, за свою жизнь я научился не бояться людей. Лошадей я отродясь не боялся, но с людьми как-то сложнее.

— Люди опаснее, — серьезно сказала она.

— Да, конечно. Но мягкостью от Леггата ничего не добьешься.

— А чего вы хотите? — спросила она. — И что это за сенсация, которую вы обещали сообщить «Глашатаю»?

— Да ничего особенного. Просто кое-какие грязные подробности о способах, которыми «Знамя» добывало сведения об Аллардеке для «Частной жизни».

Она пожала плечами.

— Вряд ли мы бы это напечатали.

— Может быть. А есть ли что-то такое, перед чем остановится репортер, ищущий сенсации?

— Нет. Он залезет на Эверест и в сточную канаву, пойдет под пули, куда угодно — лишь бы там пахло скандалом. Мне в свое время самой пришлось повоевать и с врачами-шарлатанами, и с коррумпированными муниципалитетами, и со всякими сумасшедшими сектами. Я видела куда больше грязи, голода, нищеты, трагедий, чем мне хотелось бы. Мне приходилось просиживать ночи с родителями убитых детей, я была в поселке спасателей и видела их вдов… А теперь какой-то дурак хочет, чтобы я сидела в золоченом креслице и сюсюкала над тем, какие юбки носят теперь в Париже! Я никогда не была дамской журналисткой и не собираюсь становиться ею теперь, черт возьми!

Она остановилась, неловко улыбнулась.

— Это все мой проклятый феминизм, извините.

— Скажите, что не возьметесь за это, и дело с концом, — посоветовал я. — Если это понижение в должности, откажитесь. Вы для этого достаточно известны. Никто не ожидает, что вы будете писать о моде. И, честно говоря, по-моему, вам и не стоит этого делать.

Она внимательно посмотрела на меня.

— Нет, конечно, меня не выкинут, но этот новичок — шовинист, и жизнь при нем станет куда сложнее.

— Ничего, — сказал я, — у вас есть имя. Покажите свои знаменитые ядовитые зубы. Небольшая толика яду может творить чудеса.

Она встала, потянулась, положила руки на свои бедра, стянутые тяжелым поясом. Вид у нее был как у амазонки, собравшейся на битву, но я по-прежнему чувствовал внутреннюю нерешительность. Я тоже встал — мы были почти одного роста — и поцеловал ее в щеку.

— Братский поцелуй! — сухо сказала она. — И это все?

— Но вы ведь этого и хотели, не правда ли?

— Да, — ответила она, слегка удивленная. — Вы правы, черт возьми!

Здание редакции «Ежедневного знамени», расположенное неподалеку от «Глашатая», то ли было выстроено значительно позднее, то ли переделано в соответствии с ультрасовременными весами.

В фойе красовался фонтан, под потолком висели светильники, состоящие из вертикальных стеклянных трубочек, испускавших свет из нижнего конца. Мраморный пол, футуристские диваны и стол охраны, за которым сидели четверо широкоплечих парней в устрашающего вида униформе.

Я сказал одному из них, что пришел из «Глашатая» и мне нужен мистер Леггат, побаиваясь, что сейчас меня вышвырнут на улицу пинком под зад. Но этого не случилось. Охранник сверился со списком, лежавшим у него на столе, и направил меня наверх с тем же отсутствием интереса, какое я встретил на более дружелюбной территории.

Наверху тоже все было не так, как в «Глашатае». Стены, выкрашенные в оранжевый цвет с красными пятнами, ярко-зеленые пластиковые столы, агрессивно-оранжевый палас с красными зигзагами. Неудивительно, что у них слово «ярость» на каждой странице.

В кабинет Сэма Леггата вела дверь матового стекла, на которой было крупными белыми курсивными буквами написано: «Редактор». Пониже такими же буквами помельче предлагалось позвонить и подождать.