Нарбоннский вепрь

"Miles gloriosus — asinus gloriosus"[61], — эта старинная поговорка вдруг вспомнилась Софии Юстине, и София поспешила прогнать опасную мысль прочь, ибо к возлюбленному Марсу старинная поговорка не могла иметь ни малейшего отношения.

***

148-й Год Кракена (1786), 19 июня, Галлия, Нарбонна и ее окрестности

Из "Походных записок" рыцаря Ромуальда

…Герцог, мой друг и государь, последние семь дней спал урывками, а ночи не спал вовсе. Он ждал атаки амореев каждый час, я сам тому свидетель.

Он сильно изменился за тот короткий срок, что правил в государстве — побледнел, осунулся, стал резким, раздражительным и гневным. И оно понятно: по-моему, мой герцог и не правил даже, а изо всех сил пытался собрать государство, которое, подобно воде, вытекало из его рук. С тех пор как амореи вроде бы убрались, а на деле объявили нам жестокую осаду, все шло не так, как ожидал мой герцог.

Мы были счастливы, конечно, что отстояли волю, но герцог знал, что амореи с этим не смирятся и, собрав войска, воротятся, дабы снова нас поработить. Мы, подданные и соратники государя, жили вместе с ним предвкушением грядущих битв. Мы метались по стране, герцог держал пламенные речи перед народом, и народ записывался в герцогское ополчение. И повсюду народ просил у государя хлеба. А государь отвечал народу, что много хлеба будет, когда свободу отвоюем. Но горожане и селяне его не понимали; наивным, им казалось, что свобода отвоевана уже. Иные даже ныли, мол, при прежнем государе и амореях было больше хлеба. Им, правда, затыкали глотки, однако герцог понимал и сам, что простой народ долго без хлеба не протянет. Поэтому герцог мечтал, чтобы амореи начали атаку поскорее, пока народ еще на нашей стороне. Однажды государь сказал мне так: "Ожидание пытки хуже самой пытки. Когда тебя пытают сразу, ты держишься, ведь ты мужчина! А когда долго ждешь пытки, тобой овладевает немочь, ты устаешь от ожидания, и пытка застигает тебя слабым".

Так оно и вышло, как опасался мудрый государь. Мы ждали интервенции с начала мая. Сперва мы думали, что Юстина захочет задавить нас сразу. И всякий майский день кто-то из нас бросал тревожный взгляд на море — нет ли там вражьих кораблей?! Так май прошел, настал июнь. Мы чуть успокоились, когда у них затеялись господские игры; всем известно, что амореи по своей воле во время таких игр не воюют. Герцог воспрял духом, но Ульпины точно назло заявили ему, мол, это может быть со стороны амореев такая военная хитрость: ты успокоишься, а они возьмут да и нападут на тебя точно во время своих игр!

Мне кажется, герцог слишком слушал этих самых Ульпинов.

В общем, амореи на нас во время игр не напали. Мой государь считал, что нападут вот-вот. Тринадцатого июня он даже сам высматривал окрестности Нарбонны, не высадился ли где тайный десант. Но амореи не напали ни тринадцатого, ни четырнадцатого, ни в следующие дни. Герцог изнывал от ожидания, а более всего — от своего бессилия хотя бы что-то изменить. Все ловушки, которые он замыслил для амореев, давно были готовы. Нас, то есть свою новую армию, он самолично упражнял по три раза на дню. Мы тоже ждать устали. Иные рыцари толковали, мол, всякое бывает: может, и не будет никаких амореев! А что уж говорить о простом народе — селяне, те с тоской в глазах посматривали на дороги, и находились даже дезертиры. Герцог сетовал мне, что если так пойдет и дальше, то войско разбежится.

Днем восемнадцатого июня Ульпины предупредили государя о приближении вражеского флота. Одни лишь боги ведают, как колдуны узнали эту весть. Герцог их послушал и поднял нас по тревоге. Мы заняли места в окопах на берегу. Так просидели до самых сумерек. К исходу дня больше всего глаза болели; зажмуришься — и все равно чудится море. Оно было пустынно, как и прежде. Раздосадованный государь приказал отходить в Нарбонну; на берегу он оставил караульный отряд в пятнадцать ратников.

Сгустилась ночь; герцог встретил ее на сторожевой вышке донжона. Ульпины сотворили ему подзорную трубу; по их уверениям, через эту трубу большой корабль можно углядеть за десять герм. Я так мыслю, лукавые чудодеи солгали герцогу. И он глядел в трубу, и я, и еще трое рыцарей — ничего на море мы не заметили. Потом совсем темно стало, и мы с герцогом ушли вниз, оставив тех троих на страже.

Мой государь заснул. Да и меня ко сну клонило. А в полночь это началось.

Первым, что я помню, были крики "Пожар! Пожар!". Герцог тотчас очнулся. Мы бросились к окну. Вокруг царила ночь, но откуда-то сверху доносились отсветы пламени. Но не могло же пылать небо! И герцог кинулся наверх…

Мы не смогли добраться туда: сторожевая вышка пылала. Это было диковинное зрелище — каменный факел посред ночного города! Древний камень шипел, борясь с огнем… напрасно!

То тут, то там, и в цитадели, и в самой Нарбонне внезапно вспыхивал костер. Точно какой-то невидимый демон подносил спичку, и дома из камня, глины, дерева равно вспыхивали у нас на глазах. Мы ничего не могли поделать, ничего!