Наречённая из-за грани, или Попаданка в придачу (СИ)

Зов в любом его виде — нет.

Сверкающая сеть пред мысленным взором не появлялась. Я могла бы её визуализировать, но это, наверное, не совсем то, что нужно.

А как было в гостиной Трины, почему-то не получалось.

Я ёрзала, вздыхала и, подозреваю, отчаянно, безобразно гримасничала. Без конца меняла положение, складывала руки то на коленях, то на краю сиденья, дышала как во время медитации. Ну, или пыталась дышать, как во время медитации. Ко всем прочим отвлекающим факторам пристальный, выжидающий взгляд сидящего напротив Филиппа ощущаться стал особенно остро. Сеть не являлась, зато я в мельчайших подробностях представляла выражение чела сочетаемого. Словно наяву видела эту его каплю снисходительную гримасу человека, знающего наперёд, что от оппонента не стоит ждать великих свершений, но раз бедолага пытается, то надо великодушно перетерпеть.

Может, всё-таки визуализировать? И почему в присутствии Трины зов я услышала сразу и даже из реальности на какое-то время выпала, а сейчас не получается, хоть тресни?

Попробовала вообразить себе сеть.

Местная вселенная навстречу мне не пошла.

Либо воображалка моя работала хуже, чем я предполагала.

А может, представить дом? Феодоры, не мой. Или впору действительно считать его и своим тоже? В моём мире волшебных сетей нет, и потому вряд ли мне грозило вернуться туда даже случайно.

Если мы с Феодорой неким непостижимым для меня образом поменялись местами, то как ей нынче живётся в мире, слишком непохожем на её собственный, чтобы принять безоговорочно все его отличия и особенности? Почему она вовсе провернула столь престранную комбинацию? Или даже не столько провернула согласно первоначальному замыслу, сколько усложнила в процессе. Если схрон у Ярен понять можно, то поиск жилья в Бертерском домене тут с какого боку? Ещё не абы где, а в родном городе отца, при куче проживающих там родственников. Додумалась ведь…

Зафир неожиданно резко качнуло, и я открыла глаза.

Только увидела не затенённый салон экипажа и скучающую физиономию Филиппа, а просторный светлый зал. Сияли увешанные хрустальными подвесками люстры, негромко, ненавязчиво играла музыка, скользили по блестящему расписному паркету нарядно одетые люди. И среди них я, вся такая нежная, трепетная и в белом. Ни дать ни взять первый бал Наташи Ростовой. Взгляд мой касался лиц присутствующих, но не задерживался ни на ком дольше необходимого, я с кем-то здоровалась, кому-то улыбалась и остро ощущала, как пустая эта улыбка, заученная до автоматизма, приклеилась намертво к моим губам.

К губам Феодоры.

Я медленно шла по залу, смотрела на всё и всех так, как если бы на самом деле была на том вечере, и одновременно с пугающей чёткостью осознавала, что я лишь сторонний наблюдатель, не способный ни на что повлиять. Да и как изменить то, что уже произошло?

Это прошлое.

Осколки чужой памяти, осыпавшиеся разбитым стеклом именно тогда, когда они менее всего нужны.

И нет бы что полезное всплыло, например, информация о перемещениях, а не какой-то званый вечер, будивший глухую скуку и тоску.

А потом я… Феодора увидела его… дуб… Болконского… а, чёрт, не то кино.

Костас, брутальный, суровый, как на злосчастном фото, стоял в окружении трёх мужчин и двух барышень и всем видом своим, мужественным до умопомрачения, демонстрировал, какая он душа компании. Я бы посмотрела на него с минуту, скорее из любопытства — так-то мужчина привлекательный, видный, — и пошла бы дальше.

Феодора же как прикипела к нему взглядом, так и отвести не смогла.

Несколько секунд томительного ожидания, показавшегося впечатлительной девушке вечностью, и Костас посмотрел поверх плеча стоящего перед ним собеседника. Заметил восторженно уставившуюся на него барышню и два взгляда встретились, чтобы никогда больше не расставаться. Он немедля оборвал пылкую речь, извинился перед компанией и подошёл к Феодоре. Она смущалась, бледнела, краснела и запиналась, но по-прежнему не сводила с него восхищённого взгляда. Я видела всё, однако происходящее вдруг начало набирать скорость, мелькать хаотичным набором сценок перед глазами, будто на перемотке.

Званый вечер, знакомство, беседы.

Танец.

Потом ещё один.

И жаркий шёпот на ушко, от которого сердце пустилось вскачь, — Костас изъявил желание встретиться вновь.

Они встретились. Кажется, в общественном парке, насколько возможно судить по другим людям, прогуливающимся неспешно по широким аллеям.

Раз.

Другой.