Нарги. Социальная утопия

Вдруг Алексей боковым зрением поймал знакомый озорной взгляд и остановился. Он практически почувствовал его спиной. На памятнике в садовых ромашках застыло знакомое лицо. Это была Даша. Судя по дате смерти, ее не стало через месяц после рождения сына. Надпись на мраморе была лаконична: «Не прощаю себя». Единственная рука машинально потянулась к плечу, чтобы сорвать ремень автомата, которого, конечно, там не было. Алексей хотел застрелиться, не раздумывая.

Мама узнала фотографию. То же лицо, что и на их компьютере. Когда Алексей уходил в армию, на экране была уже другая заставка. После возвращения сына из госпиталя врачи рекомендовали для восстановления памяти и речи показывать ему старые фотографии, и она поместила это знакомое лицо на прежнем месте. Вышло так, что первыми словами сына стали «мама» и «Даша».

И вот теперь они стояли вдвоем у ее ограды и плакали, не глядя друг на друга. Какая-то внутренняя сила не позволяла им подойти ближе. Это была совесть.

В военкомате Алексею как герою России дали адрес семьи, которая усыновила его с Дашей сына и координаты Наргиз, чей ребенок был зачат погибшей ротой.

Мальчик-трехлетка вместе с семьей шел в церковь на воскресную службу. Он не был младшим. Из девяти детей Агафья не достигла еще и семи месяцев, и мама несла ее на руках. Девочка была спокойной и глуховатой, поэтому всегда спала в чаде благовоний и не мешала прихожанам усердно молиться. Мальчик, как и все, был одет просто и даже небрежно, не по росту. Явно его одежда принадлежала раньше братьям, а может быть, и чужим детям из прихода. Хотя какие христиане могут быть чужими друг для друга? Из носа текли сопли, но он улыбался, а когда споткнулся и ударился коленкой о камушек, не заплакал. Встал, отер рукавом нос и пошел дальше вместе со всеми.

Алексей с мамой последовали за семьей. Внутри храма было темно и сыро. Свет истекал только от лика святых, обрамленных тонкими свечами. Крупный мужчина, с седой бородой, в черной рясе, что-то пел на удивление высоким, почти женским голосом. Многодетная мать склонилась над сыном и негромко произнесла несколько слов, тот в ответ кивнул и взял свечку из рук одной из старших сестер. Аккуратно подержал ее тыльный конец над пламенем, потом запалил фитиль от других возле иконостаса и поставил к лику неизвестного святого. Потому как мальчик был ловок с огнем, это действо он выполнял не первый раз в жизни и даже не десятый. Алексей не верил в бога, как все вокруг. По крайней мере, он не связывал его с церковью и религиозными ритуалами. Он подошел ближе к ребенку, который в тот момент крестился, и глаза его отражали блеск свечей.

«Глаза Дашины, а вот пальцы мои», – проговорил одними губами Алексей.

Женщина с ребенком на руках, увидев инвалида возле своего сына, перекрестилась и спросила:

– Добрый человек, могу ли я вам помочь? – И не дождавшись ответа, обратилась к мальчику: – Архип, поставь и дядину свечку к святому Михаилу, покровителю нашему.

У Алексея не было свечки, и незнакомка отдала свою. Потом, не поднимая глаз, спросила:

– Вы первый раз здесь?

– Да, раньше не был никогда.

– Вы не крещены?

– Нет.

– Ничего. Я напишу записочку о вашем здоровье сама. Имя только скажите.

– Алексей.

– А это Архип. – Женщина потрепала малыша по голове и попыталась улыбнуться, но у нее не получилось.

– Архип Алексеевич. – Выдавил из себя мужчина.

– Я поняла это. – Глаза женщины заблестели. – Нас предупредили о встрече. Всегда приходите к нам в дом.

– Спасибо. Я не приду. Спасибо вам за семью.

Мальчик не понял их разговора. Он старательно укреплял вторую свечу. Архип был горд доверием матери и незнакомого дяди. Радость светилась на его лице. Он был по-детски по-настоящему счастлив. Женщина молча плакала, и ее слезы сбегали под белые завязки платка. Они все текли и текли, даже когда Алексей с матерью  вышли из церкви и скрылись в салоне казенного микроавтобуса, который им выделил военкомат вместе с водителем-срочником.

Свет в домах нарги таял день ото дня. К вечеру все меньше окон оживало яичными желтками. Тепло уходило из камня кварталов. Семьи покидали город. Они уносили с собой и улыбки, которые делали их лица еще шире и заставляли улыбаться многих людей вокруг, пусть чаще про себя, пусть с ухмылкой, порой с издевкой, но все же с видимой радостью от превосходства над этими наивными нерусскими людьми.

Расправленные плечи москвичей опускались, спины сутулились, скорлупа великодержавности треснула, и гордость, подобно песку, струилась из нее в пустое пространство улиц, где холодный ветер поднимал бытовой мусор и подвешивал его стоп-кадром в сером непроницаемом воздухе.

Нарги покидали чужую родину, забирая во чреве ее детей. Город как бы вдруг проредел, и кто остался в нем, чувствовал себя обворованным, обманутым в ожиданиях. Поезда ползли к югу и на восток, к теплу, к солнцу. С каждым километром пассажиры чувствовали все сильнее и сильнее притяжение родины, и любовь ее могучим горным потоком заполняла переполненные вагоны, вытесняя из сердец обиду, очищая их для новой жизни.