Нарисованная смерть

…подо мной свет и женское лицо, вымазанное синей краской. Мы лежим на полу, вокруг все белое, если не считать разбросанных цветовых пятен. Я лежу на ней и чувствую, как мой орган (не думала, что у меня он есть) движется в ней, горячей и влажной, и вижу, что это синюшное лицо постепенно расплывается перед глазами. Я вижу ее, но голоса не слышу. Она испускает беззвучный стон, в ноздри мне ударяет дымный запах оргазма, я тут же вскакиваю, с удивлением сжимаю в руках мужское естество, кроплю спермой белое пространство, попадаюсь в капкан мощного, бездонного, неведомого мне наслаждения и…

…стою перед зеркалом, смотрю на свое лицо, залитое кровью тысячи ран. Оно является мне из блестящей обрамленной глубины, уходящей в иное измерение. Глядя на движущиеся губы, я нацеливаю палец, как пистолет, в собственное отражение и…

…направляюсь к двери в глубине огромной, залитой светом комнаты и открываю ее в полумрак лестничной площадки, откуда на меня неумолимо надвигается…

Морин очнулась на коленях, руки прижаты к вискам, вокруг полная тьма. Внутри опустошенность, как после кошмара или оргазма. Испытанный пароксизм наслаждения казался реальным, правда, с тем отличием, что она пережила его в мужском обличье. Рука, сжимавшая пенис, была ее рукой, и струя семенной жидкости также была исторгнута из части тела, которой у нее не было и быть не могло.

Она подалась вперед, пока не коснулась лихорадочно горящим лбом успокаивающей прохлады мраморного пола.

Не может быть. Быть не может…

Дверь ванной распахнулась за миг до паники, от которой лучше всего укрываться в кромешной тьме.

– Мадре де дьос, что с вами, сеньорита? Постойте, я вам помогу.

Встревоженный голос и мягкая поступь Эстреллы приближаются к ней. Из глубины квартиры доносится ритмичный перестук материнских каблуков.

Сильные руки, опирающиеся на верные глаза, обхватывают ее.

– Тихонько, сеньорита, держитесь за меня, пойдемте в постельку.

Эстрелла помогла ей подняться и повела в комнату. Прислонясь к ее объемному телу, Морин все никак не могла унять бешеное сердцебиение. На полпути их застиг размеренный голос Мэри Энн Левалье:

– Что такое, Морин? Ты ушиблась?

Вот оно, высокомерие, помноженное на нетерпимость.

– Нет, мама. Я споткнулась и упала.

– Эстрелла, как это понимать? Я, кажется, ясно сказала, что мисс Морин ни на минуту нельзя оставлять одну.

Морин помотала головой.

– Она тут ни при чем. Я сама виновата. Решила дойти до туалета и оступилась. Ничего страшного.

Тревога улетучилась, в голосе матери послышались нотки облегчения.

– Не понимаю, к чему эта странная бравада? Какой в ней смысл?

Она с детства пыталась объяснить матери смысл того, что та именовала бравадой. Неоднократно пыталась, но всякий раз Мэри Энн Левалье отказывалась целовать жабу, которую дочь с гордостью протягивала ей на ладони. Где ей было уразуметь, что эта мерзкая тварь может превратиться в принца?

Сказки – они и есть сказки.

Морин подумала, что сейчас действительно нет смысла ей это объяснять. Пусть остается при своем скептицизме и при своих гонорарах, а мы сменим тему.

– Который час?

– Половина десятого. Тебе пора собираться. Профессор Роско назначил нам на одиннадцать.

Разве я могу это забыть? Ведь я мысленно отсчитываю каждую секунду.

– Хорошо, пойду одеваться.

– Ступай. А я вызову машину на десять тридцать. Эстрелла, прошу вас больше не допускать подобных оплошностей.

Разговор с матерью и краткая передышка на постели отвлекли Морин от беспокойства, в которое погрузила ее невесть откуда взявшаяся вспышка. Она встала и ухватилась за плечо горничной – не потому что так уж нуждалась в поддержке, а чтобы избавить Эстреллу от новых нареканий хозяйки.

Вместе с горничной она снова прошла в ванную, слушая полуиспанский комментарий женщины, помогавшей ей раздеваться.

– Какая у вас фигура, синьорита. Ни грамма жиру. Прямо кинозвезда.