Нарисованные шрамы

Я закидываю ногу на ногу, убедившись, что разрез на платье их обнажает, и поудобнее устраиваюсь в кресле. Роман смотрит в мою сторону, и я посылаю ему затаенную улыбку, которую люблю дарить перед тем, как затащить его в постель. Его глаза сужаются. Женщина что-то говорит ему, но я удерживаю его взгляд и поднимаю руку, чтобы провести пальцем по губам. Я слегка наклоняю голову в сторону, и медленно скольжу пальцем по подбородку и шее и останавливаюсь на низком вырезе платья. Роман следит за движением моего пальца, и когда его глаза возвращаются к моим, я широко улыбаюсь.

Он что-то говорит окружающим его людям и двигаться в мою сторону, ни на секунду не отрывая взгляда от моего.

— Вы звали, миссис Петрова? — Он слегка улыбается уголками губ.

Я встаю, кладу руку ему на грудь и смотрю на него сверху.

— Ты пахан не единственный, кто территориален в этих отношениях.

— Ревнуешь? К кому, malysh? Ты же знаешь, что мои глаза видят только одну женщину.

— Правда? — Я засовываю палец в его рубашку между двумя пуговицами и тяну за него, пока он не наклоняет голову и наши носы не соприкасаются.

— Заявляешь свои права, Нина?

— Конечно, Роман, — говорю я и целую его.

— Домой, — шепчет он мне в губы. — Сейчас.

— Я тебе кое-что приготовила.

Я поднимаю глаза от стола и вижу голову Нины, выглядывающую из-за двери.

— Ты сожгла его?

— Это morozhenoe. — Она улыбается, встает между моих ног и наполняет ложку мороженым из миски, которую держит в руках.

Я смотрю, как она подносит ложку ко рту, потом позволяю ей накормить меня.

— Игорь учил меня русскому языку, — заявляет она.

— О, я не могу дождаться, чтобы услышать, чему ты научилась.

— Пока что мы изучили «govno», «chort vozmi» и «skotina». Это его любимые.

— Я в этом не сомневаюсь. — Я достаю телефон и набираю номер Вари, которая отвечает после второго звонка. — Игорь научил Нину материться. У него опять появилось желание умереть?

— Роман! — Нина хватает меня за рубашку и тянется к телефону, но я убираю руку и целую ее.

— Никто не будет учить тебя русскому, кроме меня. Поняла?

— Поняла, kotik.

Я закрываю глаза и качаю головой.

— Ты не будешь называть русского пахана «котиком», Нина. Мне нужно поддерживать имидж.

Она прищуривает на меня глаза, придавая своим чертам серьезность, и касается пальцем моего носа.

— Мой смертоносный kotik. Лучше?

— Нет.

— С тобой не весело. — Она обвивает руками мою шею. — Пойдем куда-нибудь поужинаем, а?

— Прости, malysh, мне нужно разобраться с кое-какими делами сегодня вечером. Мы выезжаем через двадцать минут, и я не знаю, сколько времени это займет, но, должен вернуться к десяти или одиннадцати.

— Будь осторожен, Роман.

Я смотрю, как она уходит, и думаю, как странно, что кто-то ждет моего возвращения с работы или беспокоится о моем благополучии.

Роман все еще не вернулся. Я плотнее прижимаю к себе свитер и снова смотрю на часы, наверное, в сотый раз за последний час. Уже половина третьего, а он так и не позвонил и не написал. Мне не хотелось звонить ему и вмешиваться в его дела, поэтому я уточнила у Максима — он остался в доме — около часа, потом еще раз около трех. Он ничего не знал.

— Черт возьми, Роман, — пробормотал я про себя, не сводя глаз с ворот, видневшихся на другой стороне лужайки. — Не вздумай умереть.

Где-то около четырех, ворота отъезжают в сторону, и две машины паркуются перед домом. Мужчины начинают выходить из машин, а я прикладываю ладони к окну, ища Романа. Он выходит последним, и то, как он медленно и болезненно выходит из машины, говорит о том, что в этот раз он слишком сильно нагрузил колено.

— Упрямый, упрямый идиот, — бормочу я. Расстояние, которое он обычно преодолевает за несколько секунд, теперь занимает у него почти пять минут.

О чем, черт возьми, он думал? Не прошло и недели, как Уоррен сказал ему, что ему нельзя ходить на большие расстояния еще как минимум несколько недель, а он идет и тянет всю ночь.

В спальне я достаю инвалидное кресло из шкафа, куда он его спрятал, и ставлю его рядом с дверью. У него есть идиотская идея, что он не позволит своим мужчинам больше никогда видеть его в кресле, поэтому я скрещиваю руки перед собой и жду его.

Через десять минут дверь открывается, и он ковыляет внутрь. Он смотрит на кресло, потом на меня. Наверное, выражение моего лица показывает, насколько я взбешена, потому что он медленно садится и передает мне костыли.

— Я так зла на тебя, — говорю я сквозь зубы, прислоняю костыли к стене, затем поворачиваюсь и беру его лицо в свои руки. — Насколько сильно болит?

Он встречает мой взгляд, но ничего не говорит, только скрежещет зубами.

— Черт, детка. — Я наклоняюсь и целую его в лоб. — Я принесу тебе обезболивающее. Две таблетки?

— Лучше три.

— Хорошо. Тебе помочь забраться на кровать?

— Если ты разденешься и подождешь меня там, это будет хорошим стимулом.

— Не сегодня, так что не надейся. — Я глажу его по щеке и иду на кухню.