Администратор отеля встретил их своей искренней безупречностью – и на лице, и на одежде. Этот мужик ещё и улыбался, хоть ему это жутко не шло. Понять можно – туристов здесь мало, а два туриста это уже много.
Ближайшие города далеко, ледяное море, которое собирает сотни тысяч туристов, тоже не близко. Был бы этот город рядом с другими городами, то стал таким же, как они, и все бы здесь играли на гитаре…
Художником был выбран номер с видом на набережную, и, щёлкнув замком и хрустнув половицей, остался доволен своим выбором.
Иллиан же отмахнулся, сказав, что любой вид его устроит, что это не принципиально. Пожалел сразу же, как вошёл, увидев из одного окна кирпичную стену, а из другого окна другую кирпичную стену. «И на ужин пюре! Что за бред?!», – пытался возмутиться позже, но поздно – сиди, смотри на стены, жуй картошку.
Но он не стал сидеть в номере, а ушёл куда-то до утра, не позвав с собой художника…
В окне художника луна парила над верхушками домов. Было красиво. Рваные облака прилетели откуда-то, то ли с поля боя; то ли с драки дворовой; то ли выглядят так, потому что, шутя, были слеплены ветром. Столпились вокруг луны, не задевая и не трогая, не мешая красоваться перед взглядами людей, и замерли на время.
Художник поглядывал то на луну, то на две незаконченные души, то на реку – такую красивую, то взгляд дарил той набережной, где фонари, где небо под ногами, где предстоит разгадать чей-то секрет и не забыть оставить свой. «Сложно…», если учесть, что душа этой набережной не похожа на короткую линию, как у всех набережных мира. Душа её похожа на одуванчик, а почему, пока ещё не ясно!
Усталость тела просила дорисовать луну и подарить той новое предназначение, а не мучить себя неведомой болью, рисуя душу силуэта. Но любопытство сильнее усталости – лишь попросило оно не забывать о Данучи, и художник уже не забудет, и не сможет оставить надолго, как это сделал сейчас, да и луна – это что-то огромное, что опасно трогать и дорисовывать. Хоть и похожа на обычную, недоделанную душу человека, но, кто знает, что станет с миром, если её дорисовать…
Всё, что нужно, приготовлено – вода, кисть, мольберт. Осталось выбрать полотно. Руки потянулись к душе луны, но промахнулись так нелепо и обхватили душу силуэта.
«Хорошо», – сказал сам себе художник, доверившись чужим рукам. Руки, хоть и были ему чужими, но желали помочь – «Если не верить в это, то сложно будет жить! Надеюсь, чужие руки окажутся верными…».
Когда стоматолог вот-вот вырвет тебе зуб, тебе немного страшно, и мандраж гуляет по лицу, но ты готов к боли, потому что ты знаешь, что она из себя будет представлять. Здесь же другая ситуация.
В прошлый раз Арлстау не смог вытерпеть боль, потому что испытывал её впервые. И сейчас он был уверен на все проценты, что боль вновь будет другой. «Но сам я бросил вызов силуэту, и кем я буду, если отступлю?».
Взгляд коснулся меча, кисть прислонилась к полотну, и началось.
Сначала накрыла душевная боль, но она оказалась знакомой. Художник стойко терпел все страдания, но кисть почему-то не слушалась, застыла в одной точке и не желает никуда идти. Через пару десятков секунд сама перепрыгнула на другую сторону меча, и началась другая боль, но вновь оказалась знакомой. Он ощутил, как что-то отрезает ему руки. Вытерпел и дотерпел, и желал продолжить рисовать, но полотно не захотело и отбросило его кисть.
Всё произошло слишком быстро и легко, что даже не верилось.
Взглянул на руки – на месте. Боль ещё не уходила, ведь провожать её не стал, но на этот раз он не упал и не потерял сознание. «Значит, всегда буду терпеть до конца!», – решил художник, наивность ведь никто не отменял.
Взглянул на полотно – ничего не изменилось. Хотя нет, по обе стороны от острия меча появились маленькие, чёрные точки, но в них художник видел великое начало жизни Данучи.
«Что же они значат?», – спросил себя художник, но отвечать не стал. Вырвал листок из блокнота, написал на нём что-то большими буквами, на родном языке и сжал в кулаке, боясь выронить написанное.
Затем коснулся пальцами до полотна и сразу улетел в жизнь художника по имени Данучи, свалившись в бескрайний обрыв…
-–
История Данучи: фрагмент второй.
Без памяти не жизнь, а почти сказка…
Война, в которой, как бы цинично не звучало, решил принять участие Данучи – между людьми и аврами, между двумя разными, разумными существами.
Их миру повезло меньше, чем другим мирам, и у них творят историю двое, а не один.
И те, и другие имели власть над разумом, но благоразумием больше славились авры.
Внешне они чем-то похожи на людей – всё-таки передвигались на двух ногах, имели две руки, и на каждой по пять пальцев, но и отличия существенны.