Наркодрянь

На крыше сухо треснул выстрел, и шлем закачался на тонкой своей шее. Бачей опустил винтовку, потрогал пальцем вмятину на шлеме и отметил:

— Хорошая скорлупа.

Затем нахлобучил шлем обратно на голову и протянул руку к Литовченко:

— Давай гранаты с газом.

Шесть гранат одна за другой улетели в голубую дыру. На крыше их появление приветствовали крутой бранью. Однако у невидимого оратора было мало времени, и потому тирада вышла сочной, но краткой.

— Противогазов у них нет, — заметил Владимир и смело высунул голову. Как раз в это время пилот Лича вместе с косноязычным телохранителем спрыгнули с крыши. А что им еще оставалось делать? Но Бачей не видел этого захватывающего зрелища — фанаты изрядно надымили, он разглядел главное вертолет остался на месте.

…Гордон поднял машину рискованным рывком, резко завалил вправо и описал над разоренным гнездом Лича круг почета. С высоты хорошо было видно, как спешили к вилле со всех сторон автомобили. Среди них искрились мигалки патрульных машин полиции. Владимир склонился к Гордону и проорал тому в самое ухо:

— Нам надо сесть, пока полиция не связалась с патрульными вертолетами.

Гордон кивнул и решительно взял на себя ручку. Машина стремительно набрала высоту и быстро скрылась из глаз.

4

В рабочей комнате Пьетро Манзини не было окон, а убогая обстановка в точности копировала обитель воинственного корсиканца прошлого века. Четыре добротных стула с высокими резными спинками, длинный стол, серебряное распятие на стене да ружейная пирамида в углу — вот и все убранство. Сам дон Пьетро — сухощавый, крепкий старик в наглухо застегнутом черном старомодном сюртуке, тоже походил на сицилийского «дона» или, в крайнем случае, на отставного майора наполеоновской гвардии. Теперь он одиноко съежился за столом и придирчиво разбирал утреннюю корреспонденцию.

Из всех изобретенных способов человеческого общения Манзини признавал только два: устное и письменное. В его кабинете никогда не было даже телефона, не говоря уже о телетайпе, телефаксе, персональном компьютере и прочих достижениях века. Впрочем, дон Пьетро иногда пользовался телефоном, но только в крайне неотложных случаях.

Такая стариковская блажь могла бы послужить замечательным объектом насмешек в окружении Манзини, но человеку, который осмелился бы высмеять дона Пьетро, следовало сначала заказать себе похоронную панихиду. Но к письмам Манзини относился с уважением и собственноручно сортировал свою почту.

Впрочем, некоторые письма он тотчас, не читая, комкал и опускал в мусорную корзину. Некоторые, с неприметной пометкой в углу конверта, откладывал в сторону, чтобы потом изучить их подробно. Остальные клал налево — ими займутся секретари.

Его тонкие, сухие пальцы ловко перебирали конверты. Налево — направо, направо, в корз… Стоп! Пьетро задержал в руках ничем не примечательный конверт. Внимание его привлек штемпель: на черном фоне красная буква «R», увенчанная золотой короной. Знак этот был уже хорошо знаком Манзини. Он повертел голубой конверт, внимательно оглядел его со всех сторон и даже понюхал. Ничего подозрительного.

Великий «кэмпо» криво усмехнулся и расстегнул верхнюю пуговицу сюртука. Затем выложил конверт на стол перед собой, словно желая оттянуть встречу с неведомым, но желанным респондентом. Дон Пьетро всегда старался угадать содержание интересующего его послания. А это ему почти всегда удавалось. Почти… «Предлагают перемирие или договор? — размышлял Манзини. — Может быть. Пока что счет в их пользу. Но если так — значит, они меня плохо знают, а это… вряд ли. Может, угрожают? Зачем?

Его никто не способен запугать в этом мире. Никто! Тогда зачем письмо? Может, кто из врагов испугался и хочет перебежать в его лагерь? Вероятно… Но этот человек глупец. Пьетро никогда не щадит предателей кого бы они ни предавали». Манзини расстегнул еще пуговку и решительно вскрыл конверт. Два тонких листика с машинописным текстом сложены вчетверо. Листы слиплись, и дону Пьетро, чтобы развернуть их, пришлось послюнить пальцы.

Первые же фразы письма повергли его в изумление. Он ожидал чего угодно, но такого…

Все четыре страницы содержали полный набор виртуознейших ругательств с вариациями в его адрес. Пораженный Манзини внимательно перечел письмо до конца и не нашел в нем даже крупицы здравого смысла. Только унизительная, похабная ругань. А в конце загадочная фраза:

«Привет папе Манзини от мамы Медичи».

На гладковыбритых желтых щеках главы мафии даже выступил легкий румянец. Челюсть его яростно затряслась. Пьетро отшвырнул письмо и с остервенением принялся грызть ногти на левой руке. Эта его привычка была хорошо знакома верхушке «семьи», и ближайшие помощники «кэмпо» хорошо знали: грызет ногти — значит, крайне чем-то недоволен. А его это почему-то успокаивало. Успокоило и теперь, только во рту почему-то появился такой привкус, словно он обгрыз дверную ручку.

Манзини сердито сплюнул и прокаркал:

— Фальконе! Иди сюда!