Нарния. Космическая трилогия

— Отец, — воскликнул Рабадаш, — сию же минуту я соберу двести воинов! Никто и не услышит, что ты об этом знал. Назавтра мы будем у королевского замка в Орландии. Они с нами в мире и опомниться не успеют, как я возьму замок. Оттуда мы поскачем в Кэр-Паравел. Верховный Король сейчас на севере. Когда я у них был, он собирался попугать великанов. Ворота его замка, наверное, открыты. Я дождусь их корабля, схвачу королеву Сьюзен, а люди мои расправятся со всеми остальными, стараясь пролить как можно меньше крови.

— Не боишься ли ты, мой сын, — спросил Тисрок, — что король Эдмунд убьет тебя или ты убьешь его?

— Их мало, его свяжут и обезоружат десять моих людей. Я удержусь, не убью его, и тебе не придется воевать с Верховным Королем.

— А что, — спросил Тисрок, — если корабль тебя опередит?

— Отец мой, — отвечал царевич, — навряд ли, при таком ветре…

— И, наконец, мой хитроумный сын, — сказал Тисрок, — объясни мне, чем поможет все это уничтожить Нарнию?

— Разве ты не понял, отец мой, — объяснил царевич, — что мои люди захватят по пути Орландию? Значит, мы останемся у самой нарнийской границы и будем понемногу пополнять гарнизон.

— Что ж, это разумно и мудро, — одобрил Тисрок. — Но если ты не преуспеешь, как я отвечу королю?

— Ты скажешь. — отвечал царевич, — что ничего не знал, и я действовал сам, гонимый любовью и молодостью.

— А если он потребует, чтобы я вернул эту дикарку?

— Поверь, этого не будет. Король человек разумный и на многое закроет глаза ради того, чтобы увидеть своих племянников и двоюродных внуков на тархистанском престоле.

— Как он их увидит, если я буду жить вечно? — суховато спросил Тисрок.

— А кроме того, отец мой и услада моих очей, — проговорил царевич после неловкого молчания, — мы напишем письмо от имени королевы о том, что она обожает меня и возвращаться не хочет. Всем известно, что женское сердце изменчиво.

— О, многомудрый визирь, — сказал Тисрок, — просвети нас.

Что ты думаешь об этих удивительных замыслах?

— О, вечный Тисрок! — отвечал визирь. — Я слышал, что сын для отца дороже алмаза. Посмею ли я открыть мои мысли, когда речь идет о замысле, который опасен для царевича?

— Посмеешь, — сказал Тисрок. — Ибо тебе известно, что молчать — еще опасней для тебя.

— Слушаюсь и повинуюсь. — сказал злой Ахошта. — Знай же, о, кладезь мудрости, что опасность не так уж велика. Боги скрыли от варваров свет разумения, стихи их — о любви и о битвах, они ничему не учат. Поэтому им покажется, что этот поход прекрасен и благороден, а не безумен… ой! — при этом слове царевич опять пнул его.

— Смири себя, сын мой, — сказал Тисрок. — А ты, достойный визирь, говори, смирится король или нет. Людям достойным и разумным пристало терпеть малые невзгоды.

— Слушаюсь и повинуюсь, — согласился визирь, немного отодвигаясь. — Итак, им понравится этот… э-э… диковинный замысел, особенно потому, что причиною — любовь к женщине. Если царевича схватят, его не убьют… Более того: отвага и сила страсти могут тронуть сердце королевы.

— Неглупо, старый болтун, — сказал Рабадаш. — Даже умно, как ты только додумался…

— Похвала владык — свет моих очей, — сказал Ахошта, — а еще, о, Тисрок, живущий вечно, если силой богов мы возьмем Анвард, мы держим Нарнию за горло.

Надолго воцарилась тишина, и девочки затаили дыхание. Наконец Тисрок молвил:

— Иди, мой сын, делай, как задумал. Помощи от меня не жди. Я не отомщу за тебя, если ты погибнешь, и не выкуплю, если ты попадешь в плен. Если же ты втянешь меня в ссору с Нарнией, наследником будешь не ты, а твой младший брат. Итак, иди. Действуй быстро, тайно, успешно. Да хранит тебя великая Таш.

Рабадаш преклонил колена и поспешно вышел из комнаты. К неудовольствию Аравиты, Тисрок и визирь остались.

— Уверен ли ты, что ни одна душа не слышала нашей беседы?

— О, владыка! — сказал Ахошта. — Кто же мог услышать? Потому я и предложил, а ты согласился, чтобы мы беседовали здесь, в Старом Дворце, куда не заходят слуги.

— Прекрасно, — сказал Тисрок. — Если кто узнает, он умрет через час, не позже. И ты, благоразумный визирь, забудь все!

Сотрем из наших сердец память о замыслах царевича. Он ничего не сказал мне — видимо, потому, что молодость пылка, опрометчива и строптива. Когда он возьмет Анвард, мы очень удивимся.

— Слушаюсь… — начал Ахошта.

— Вот почему, — продолжал Тисрок, — тебе и в голову не придет, что я, жестокий отец, посылаю сына на верную смерть, как ни приятна тебе была бы эта мысль, ибо ты не любишь царевича.

— О, просветленный Тисрок! — отвечал визирь. — Перед любовью к тебе ничтожны мои чувства к царевичу и к себе самому.