Народ

Немного позже, когда он чуточку подрастет, отец берет его с собой в праздничный день погулять по улицам, кишащим народом. Он ведет сына от собора Нотр Дам к Лувру, в Тюильри, к Триумфальной арке.[322] С террасы или с крыши он показывает ребенку толпу, войска, проходящие с примкнутыми штыками, с трехцветными знаменами. В ожидании праздничного салюта, когда иллюминация кидает на все зыблющиеся отблески, когда колышащаяся, словно океан, толпа «внезапно умолкает, отец говорит: «Гляди ка, сынок! Вот Франция, вот Родина! Все люди — как один человек: у всех словно одна душа, одно сердце. Все охотно умрут за одного, и каждый должен жить и умереть за всех. Видишь этих солдат, что с оружием в руках проходят мимо? Они отправятся далеко, будут сражаться за нас. Каждый из них оставил дома отца, старушку мать, хоть те и нуждаются в них. И ты поступишь, как и они, никогда не забудешь, что твоя мать — Франция!»

Эти впечатления останутся у ребенка на всю жизнь, или я плохо знаю природу людей. Он увидел Родину... Это — божество, которое нельзя окинуть взором, как единое целое, а только по частям, только наблюдая великие деяния, отображающие жизнь нации. Родина для ребенка — живое существо, до которого он может дотронуться, чье присутствие он чувствует везде; он не может, повторяю, увидеть ее всю сразу, но она видит его, греет теплом своей великой души, передающимся от толпы, говорит с ним языком памятников. Хорошо швейцарцу: он может одним взглядом охватить весь свой кантон, увидеть с высот Альп свою любимую страну и навсегда запечатлеть в душе ее образ. Но еще счастливее француз: вся его бессмертная, прославленная родина как бы сосредоточена в одном месте, отразившем сразу все эпохи, все события. Он может обозреть историю и Франции, и всего мира, идя от терм Цезаря[323] к Вандомской колонне,[324] к Лувру, к Марсову полю,[325] от Триумфальной арки — к площади Согласия.[326]

В конце концов наиболее наглядное, цельное и стройное представление о родине дети должны получать в школе, в школе истинно национальной, какою она когда нибудь станет. Я творю о всеобщей школе, которую все дети — независимо от того, из какого они класса и каково социальное положение их родителей, посещали бы все вместе год или два, прежде чем приступить к образованию по какой либо специальности;[327] в этой школе им рассказывали бы только о Франции, больше ни о чем.

Мы спешим помещать обоих детей в школы и коллежи вместе с детьми того же класса — буржуазии или простонародья; мы стараемся, чтобы дети разных классов не смешивались между собой, стремимся как можно раньше отделить детей бедняков от детей богачей в том счастливом возрасте, когда ребята сами еще не чувствуют этих искусственных различий, Мы словно боимся, как бы они не познали истинную сущность мира, в котором им предстоит жить. Этой преждевременной разобщенностью мы готовим почву для ненависти, порождаемой невежеством и завистью, почву для той борьбы между классами, от которой мы позже сами же будем страдать.

Даже если неравенство между людьми необходимо, то мне хотелось бы, чтобы по крайней мере дети могли жить, повинуясь (хоть недолго) инстинкту быть равными, чтобы эти невинные божьи создания, не знающие зависти, являли для нас в стенах школы трогательный образец идеального общества. Их школа была бы школой и для нас; мы увидели бы через посредство детей всю суетность деления по чинам и рангам, всю глупость претензий, соперничающих между собою; мы узнали бы, что подлинное счастье — такая жизнь, где нет ни первых, ни последних.

Родина предстала бы здесь вся, юная и привлекательная, единая во всем своем многообразии. Поучительная разница в характерах, лицах, физических особенностях — стоцветная радуга! На одних и тех же скамьях сидели бы дети из семей разного достатка, занимающих разное положение в обществе, одетые различно: одни — в бархатные курточки, другие — в простые блузы; принесшие на завтрак: одни — черствый хлеб, другие — всякие лакомства... Пусть богачи узнают еще в детстве, что значит быть бедными; пусть они страдают от неравенства, добиваются права поделиться; пусть уже здесь посильно трудятся для восстановления равенства; пусть уже на школьной скамье увидят, как устроено царство земное, и начнут воздвигать Град божий!

А бедняки, со своей «стороны, узнают и, может быть, запомнят, что если богатые и богаты, то, в конце концов, не по своей вине — они родились такими; что часто богатство лишает его обладателя — самого главного блага — воли, делает его нищим в нравственном отношении.