Народ, да!

Первая книга, начавшая мифологизацию Вашингтона, появилась через год после его смерти. А через каких-нибудь двадцать пять лет его образ, окутанный легендами, был вознесен в США превыше героев библейской истории. Он стал иконой, тысячекратно повторенный в скульптурах, на марках и деньгах; еще при жизни было решено назвать столицу его именем. А к середине XX века, помимо города и штата, его именем были названы 32 графства и около 120 малых поселений. Он стал частью школьной этики. Стоит только в младших классах учителю заговорить о честности, как сразу же приводится пример, который без исключения знает каждый американец, о маленьком Вашингтоне и вишневом деревце.

Как ни странно, но канонизация таких великих личностей американской истории, как Томас Джефферсон и Бенджамин Франклин, по сравнению с Вашингтоном шла куда более медленно. Они уже давно были возвеличены по заслугам в Европе — прежде, чем их признали у себя в стране. Причем мифологизация этих великих умов своего времени происходила по весьма своеобразной линии. Национальная психика восприняла их, подчеркивая или традиционную чудаковатость умов, занятых наукой, или простоту нравов, демократизм характеров.

Что касается Франклина, то он не только сам попал в список первой десятки американских героев, но ввел с собой и «Бедного Ричарда» — этот кодекс нравственных основ и правил поведения, которым он, во всяком случае, хотел следовать до самой старости. Среди этих правил есть и такие: «Болтуны не работники», «Тот, кто не бдителен, — в опасности», «Стремясь стать самым великим человеком в стране, ты можешь не преуспеть; стремясь стать самым лучшим — ты можешь преуспеть, потому, что одинокий бегун может выиграть забег». «Повитухой бутлеггеров» назвал это творение юного Франклина Ф. Скотт Фицджеральд. Но как справедливо отмечает профессор истории Колумбийского университета Ричард Б. Моррис в книге «Семеро, сформировавших нашу нацию», «обманчиво простой и обезоруживающе чистосердечный, Франклин был на самом деле человеком необычайно сложным. У него было много масок, и по сей день каждый описывающий его выбирает маску по своему вкусу».

Видное место в пантеоне национальных героев занимает и Томас Джефферсон, которого в народе называют отцом американской демократии. Песня-марш «Джефферсон и свобода», которая приводится в этом разделе, имеет свою предысторию. Правящей партии федералистов под руководством президента Джона Адамса удалось протащить антидемократический закон, направленный против иммигрантов и свободы слова в стране. Двадцать пять журналистов попали под суд, десять были осуждены. Выборы 1800 года проходили под девизом реставрации демократических прав. На гребне этих событий побеждает Джефферсон. Ему и посвятил народ песню, в которой выразил свои надежды — «навек тиранов кончить гнет». Шестьдесят лет спустя на этот же мотив Америка будет петь «За Линкольна и свободу».

В числе любимых народных героев, конечно же, и Авраам Линкольн. Но о нем впереди.

Дэви Крокет

Пересказ Н. Шерешевской

Лучший способ познакомиться с Дэви Крокетом — это выслушать его рассказ о себе самом.

— Я кто? Я горлопан! — говаривал Дэви.

Этим он хотел сказать, что может переспорить и перекричать любого живущего на фронтире, а крикунов и хвастунов там хватало, уж поверьте мне.

— Мой отец может побить любого в Кентукки, — заверял Дэви. — А я во всем обгоню родного отца. Могу бегать быстрее его. Нырять глубже и держаться под водой дольше. А из воды выйду сухим. Ну, кто еще может так на всей Миссисипи? Могу пароход унести на плече. А хотите, обниму льва? Я вынослив, как вол, быстр, как лиса, увертлив, как угорь, могу кричать, как индеец, драться, как дьявол, а надо, так проглочу конгрессмена, если сперва смазать ему голову маслом и прижать уши.

Дэви еще скромничал, когда говорил все это. На самом же деле для него вообще не было ничего невозможного, вы скоро это и сами увидите.

Во времена Дэви, то есть что-то около 1825 года, всем, кто проживал на фронтире[6] — в Кентукки, Теннеси или других штатах — и кому не хотелось сидеть голодными, приходилось охотиться. Охотником Дэви был метким, не было случая, чтобы он дал промах, а потому медвежатины и оленины у него всегда было вдоволь. Не брезговал он и енотом. Вот только свинцовых пуль и пороха ему не хватало, и Дэви научился брать енота без ружья.

Однажды Дэви загнал енота на дерево. Бедняжка глядел оттуда таким несчастным, что Дэви не выдержал и рассмеялся. Енот сидел на ветке и дрожал, а Дэви стоял внизу и улыбался. В конце концов енот был сражен его улыбкой и упал на землю. Так Дэви получил енота без единого выстрела.

После этого случая Дэви уж никогда не оставался без мяса. Если ночь выдавалась лунная, ему только надо было загнать енота на дерево и улыбаться. Он так понаторел в этом, что даже пантера не выдерживала его улыбки и сама слезала с дерева.

Как-то Дэви повстречал в лесу еще одного охотника. Тот как раз прицелился в светлое пятнышко на фоне темных ветвей дерева.