Народ лагерей

Его зовут Андор Янчо. Крепкий, видный из себя тридцатилетний мужчина. Дома, на родине, служил писарем в сельской управе, физическим трудом сроду не занимался, хотя и подлинным интеллигентом его не назовешь: образование у него — четыре класса средней школы да коммерческое училище, на большее пороху не хватило, а посему и в армии он дослужился лишь до сержанта. В плену же, с лета 45-го года, какой работой только не занимался: разгружал вагоны, был подсобным рабочим на ткацкой фабрике, таскал уголь, вкалывал на строительстве железной дороги. «Что ни день, то новые новости», — говорит он, сокрушенно качая головой.

«Как-то раз вывели нас к руинам разбомбленной школы. Нужно было разобрать обломки: рядом возводили новый дом, и требовались стройматериалы. Было нас двадцать четыре человека. Спросили, нет ли среди нас плотников. Нет, таковых не оказалось. Подумал я, подумал и говорю: я, мол, не плотник, но отчего бы не попробовать. Еще один человек вызвался, Лайош Кери, портной из Будапешта; говорили, мастер своего дела.

Дали нам два топора и рубанок. Предстояло настилать полы, так что и досок выделили, и место для работы отвели. Инструмент никуда не годный, весь в зазубринах. Ну мы инструмент кое-как выправили и взялись было за работу. А сами не знаем, как к дереву подступиться… Но не робеем, знай себе рубим, обтесываем, строгаем, чтобы, значит, доски гладкие получались. Подходит к нам русский, объясняет что-то, мы, конечно, ни бельмеса, но видно было, что работой нашей он доволен. Так шло целую неделю.

Потом вдруг прибегают в барак: «Где тут у вас плотник?» Я мигом подхватился, Кери позвал с собой. Перевели нас в 68-ю бригаду, на заготовку строевого леса: надо было обтесывать бревна десятиметровой длины. Русский нарядчик отвел нам участок работы, но объяснений его мы так и не уразумели. Посовещались промеж себя. «Ты, — говорю, — кумекаешь, Кери?» Он вроде бы соображает, надобно, говорит, делать так и так… Но я-то понял как раз наоборот: делать этак и вот этак. Сперва попробовали по его разумению, потом по моему, но ни так, ни эдак у нас не получилось. Опять мы с ним посовещались и стали делать по третьему способу, как нам здравый смысл подсказывал. Ну и оказалось, что мы на верном пути.

Так и заделался я признанным плотником, квалифицированным мастером, и работу мне не абы какую поручали — строительство на южном аэродроме. Мог бы хоть и бригаду возглавить, только на кой мне это! За полгода так втянулся, что, когда прислали на подмогу нескольких плотников, которые и дома этим ремеслом промышляли, никому из них за мной было не угнаться. С дереврм работать — одна радость, работа чистая, здоровая, и результат сразу виден. И легкая — во всяком случае, для меня. Я никогда усталости не чувствую, даже к концу смены топор держать легче, чем в конторе перо. Ни разу руки не свело…»

* * *

Последний опрос мы завершили летом 1946-го, и каждый пункт его касался работы. В нем содержатся данные двадцати военнопленных, и получены из девятнадцати разных и далеко отстоящих друг от друга лагерей.

Из этой двадцатки по специальности, освоенной еще на родине, трудились девять: два слесаря, два токаря, сапожник, автомеханик, он же шофер, и два землепашца. Сюда же следует причислить и тех, кто в плену не работал, поскольку — как явствует из опроса — дома тоже никаким трудом они не занимались. То есть оставались верны себе и своему занятию. Зато четырнадцать человек в плену выполняли такую работу, с какой на родине не сталкивались. Повороты судьбы порой выглядят весьма крутыми.

Мы уже говорили о том, насколько отбивало у людей охоту трудиться это перебрасывание с работы на работу, однако, судя по всему, этот недостаток изжит. Круг обязанностей, правда, по-прежнему широк, но в основном сводится теперь к постоянной, освоенной и привычной работе. Во всяком случае, из числа опрошенных:

50 % работали по старой или вновь освоенной специальности дольше 5 месяцев;

28 % — дольше месяца и

14 % — меньше одного месяца.

Из этой статистики следует, что период бесконечных перебрасываний рабочей силы с места на место закончился.

В тот день, когда немцы сложили оружие и весть о капитуляции разнеслась по лагерю, меня перехватил дядюшка Лаци Чонтош. Вид у него был весьма унылый. Я поинтересовался, что, мол, стряслось. «Конец войне, — тоскливо отмахнулся он. — Настанут скучные времена». — «Но вас-то почему это удручает?» — «Да теперь уж ясно, что нам не победить!» — ответил он, и тут был совершенно прав.

Таких закостенелых Чонтошей^[5], которые не теряли надежды до самого конца, было немного. И тем не менее капитуляция завершила определенный период. Развеялись, как дым, всякие безумные авантюрные планы, пришлось окончательно приноравливаться к плену — начинались «скучные времена». Пленный все больше утверждался в своем статусе, вступал в некие юридические отношения с окружающей средой и все больше становился человеком — человеком, готовящимся отбыть на родину.