Народ Великого духа

Нас отправили значительно дальше Германии, на атлантическое побережье Франции, на строительство так называемого Атлантического вала. Незадолго до нашего прибытия англичане в Дьеппе игриво ущипнули Гитлера за задницу, и теперь по всей линии берега немцы лихорадочно возводили укрепления, строили дороги, замаскированные склады и командные пункты. Я сменил несколько так называемых рабочих рот, пока в конце октября не попал в рабочую команду, которую бросали туда, где в ней возникала нужда. Иногда, за определенную мзду начальству, нас даже использовали на стороне. Октябрь – это самый разгар сбора винограда, а если учитывать, что в сороковом году многие плантации поменяли владельцев на чистокровных арийцев, то стоило такому арийцу сунуть начальнику рабочего лагеря некоторое количество рейхсмарок или сослаться на влиятельных родственников и знакомых – и дело было в шляпе. «Они ваши, герр Боске, вместе с охраной на всю наделю…»

Компания у нас была самая пестрая: я, сержант-артиллерист Иван Седов из кадровых сверхсрочников, молоденький хлопчик Мыкола Голубенко (правоверный комсомолец откуда-то с Полтавщины), двое французов: Жорж Броссар и Паскаль Камбер (вроде бы арестованных за участие в Сопротивлении) и сбитый английский летчик Джонни Гудвин. Хотя на самом деле этот Джонни никакой не летчик, а бортстрелок. Летчиков, говорят, держат в специальных лагерях и не спускают с них глаз.

Побег нам спроворил Жорж Броссар. То ли он встретил кого-то знакомого, то ли эти люди сами вышли на него, но за день до того, как нас должны были перевести обратно в рабочей лагерь, все было уже сделано в лучшем виде. Две соседние доски в стене сарая, куда нас загоняли по ночам, держались каждая на одном гвозде, также были ослаблены доски в заборе, а наши охранники (два ветерана прошлой войны) вместе с ужином получили по бутылке крепчайшей граппы (виноградная водка).

Проводником нам должен был послужить совсем молодой парень, – как сказали бы у нас в СССР, «комсомольского возраста». Он работал тут же, на плантации, где из винограда выжималось вино, и его присутствие не вызывало бы ни у кого подозрений. Именно он бросил собакам кости, отвлекшие этих тварей на то время, пока мы перебегали цепочкой через двор и пролезали через дырку в заборе. Дальше нам предстояло пройти через плантацию, пересечь небольшой лесок и на другой его стороне сесть в небольшой грузовичок, который, прежде чем кто-то успеет спохватиться, отвезет нас в местечко неподалеку от демаркационной линии между оккупированной и свободной зоной. Кстати, в последний момент наш Мыкола неожиданно заартачился. Как выяснилось, наш проводник Александр Шмидт был сыном беглого из Советской России белогвардейца (тоже сын лейтенанта Шмидта, но не того) и наш комсомолец не пожелал принимать спасение из рук классового врага. Ага, работа на немцев под дулом винтовки его не смущает, а вот помощью бывшего врага, гляди-ка ты, побрезговал… Однако Жорж Броссар и сержант Седов кое-как уговорили упрямца, правда, на это ушло какое-то время.

Когда мы выбрались за забор, было уже далеко за полночь. Через плантацию мы перебежали без особых проблем, а вот в леске банально заблудились: сколько бы мы ни шли вперед (дорога с ожидающей нас машиной должна была быть по другую его сторону), он все никак не кончался. Несмотря на то, что темень стояла хоть глаз выколи, это было банально невозможно, поскольку тот лесок представлялся лишь чуть больше обычного городского сквера. Мы шли в полной темноте, спотыкались, падали, чертыхались на трех языках, поднимались и опять шли, но проклятая дорога никак не появлялась, – и каждый и нас про себя дивился этой непонятной чертовщине, стараясь не поддаться панике. Было ужасно холодно – значительно холоднее, чем тогда, когда мы только двинулись в путь. И имелась еще одна зловещая странность: неожиданно стало светать… Небо на востоке окрасилось серым часа за четыре до того, как рассвет должен был наступить по нашим расчетам! Мы лишь недоуменно переглядывались друг с другом и сосредоточенно молчали, опасаясь высказывать свои соображения, поскольку объяснить происходящее можно было только мистикой и колдовством, верить в которые нас давно отучили. Тем не менее рационального объяснения наш ум не находил, и оттого мы ощущали некоторую подавленность, граничащую с беспомощностью… Но тем не менее мы старались сохранять выдержку и надеяться на лучшее – на то, что скоро все прояснится и мы выпутаемся из этой переделки.