Народ Великого духа

Немцы, не сводя с нас глаз, торжествующе прохаживались по поляне, злобно ухмыляясь и перекидываясь короткими фразами. Первым делом они собрались пристрелить проводника, ибо у него единственного (в отличие от нас, одетых в полосатые лагерные «пижамы» и деревянные башмаки) имелся полный штатский костюм. Потом один из подчиненных (вроде бы унтер-офицер) принялся спорить со своим начальником. Насколько я понял с пятого на десятое немецкую речь (уроки в школе и институте все же не пропали даром), командиру напомнили о том, что прежде чем расстрелять, агента маки требуется допросить в ГФП^[50]

. Быть может, мальчишка выдаст еще кого-нибудь, а те еще… Так, глядишь, и на отпуск в фатерлянд удастся заработать. И вообще – беглецов они догнали, надо разворачиваться и двигать обратно из этого странного леса, которого тут просто не должно быть. Подумать только, посреди теплой благословенной Франции – вдруг дикий русский лес… Это напоминание заставило фельдфебеля внимательно осмотреться по сторонам, после чего он чуть скривился и явно озадачился, окончательно убедившись в необычайности окружающей обстановки.

И вот тут события закрутились таким образом, какого не могли предполагать ни мы, ни немцы. Это напоминало какую-то фантасмагорию. Один из немцев вдруг испуганно крикнул: «Шайзе!», они все дернулись, хватаясь за оружие, и тут же отовсюду (как мне казалось, со всех сторон поляны) бегло загремели выстрелы. В основном стреляли из пистолетов, но несколько выстрелов было сделано явно из винтовок и даже, кажется, из дробовиков. По крайней мере, над моей головой с незабываемым визгом прошел сноп картечи, – он заставил стоявших надо мной двоих немцев заорать и схватиться за окровавленные лица, превратившиеся в сплошную размозженную кашу. Только что два этих ублюдка лыбились и реготали, утверждая преимущество своей германской расы – и вот они уже воют от боли и отчаяния, потому что штопать их рожи теперь не возьмется ни один хирург, я это утверждаю как специалист. И вообще не факт, что у каждого из них сохранилось хотя бы по одному глазу, а вытекший глаз – это уже не лечится. Впрочем, мучились немцы недолго. Не прошло и десяти-пятнадцати секунд, как неведомые стрелки милосердно пристрелили сначала одного, а потом другого.

Но первыми были убиты фельдфебель и споривший с ним унтер, после чего каждый немецкий солдат оказался предоставлен самому себе. Одну из овчарок пристрелили сразу – тоже, кажется, из дробовика. Вторая псина, здоровенный кобель, вырвавшись из уже мертвой руки проводника, бросилась куда-то в кусты на нападавших. Одно мгновение – и пес оказался ухвачен за глотку и вздернут в воздух мускулистой рукой крепыша в черно-зеленом маскировочном костюме; другой рукой этот человек пронзил собаку насквозь через сердце очень длинным ножом. Отбросив в сторону окровавленный труп животного, крепыш засмеялся – дерзко и торжествующе, как будто делал вызов врагам. Но к тому моменту принять это вызов было уже некому: все немцы были или мертвы или умирали. И только один из них был жив. Совсем молоденький, вроде нашего Мыколы, он, бросив оружие, задрал вверх руки и просил его не убивать; трясясь от ужаса, он скулил, что очень хочет жить… Ах ты ж падла… а мои товарищи, которых немецкие конвоиры пристреливали, когда они отставали от колонны пленных – они разве не хотели жить?! Жаль, но только решать судьбу этого конкретного немца предстояло совсем не мне.

Тем временем неизвестные, напавшие на немцев, бесшумно ступая, стали выходить на поляну из-за деревьев. И неудивительно, что наши преследователи до последнего момента не подозревали о нависшей над ними угрозе. В черно-зеленых камуфляжных костюмах без знаков различия, с лицами, раскрашенными полосами черной и зеленой краски, вооруженные пистолетами, винтовками и ружьями-дробовиками, эти бойцы производили странное впечатление, поскольку невозможно было не отметить, что повадки у них такие, каких я еще не видел на этой войне. Немцы думают про себя, что они самые лучшие солдаты… Но тут в лесу, у себя дома, ЭТИ гораздо страшнее и беспощаднее немцев – и данный факт представал перед нами со всей отчетливостью. С изумлением в какой-то момент я понял, что, за исключением мускулистого крепыша (который, оглядывая результат своего вмешательства, улыбался очень нехорошей улыбкой), остальные – это совсем молоденькие девушки… Даже под своей боевой раскраской они были красивы и милы, при этом в их внешности смутно угадывалось нечто экзотическое. Эти девушки не улыбались. Их губы были плотно сжаты, а глаза смотрели с суровым прищуром. Они окружили нас и стояли молча, будто не знали, что делать дальше с нами и с дрожащим и плачущим немцем.