Народная демонология и мифо-ритуальная традиция славян

5. Требование вывешивать в течение Русальной недели одежду, принадлежащую умершей дочери

«От, ў кого поумирають малые, — завсегда гуляють на ету Навську Тройцу, после Тройцы ў чэтверг. То выносять одэжу, вешають де на дворе. Это русалочки будуть по жыту гулять. Оны ў ноч гуляють по жыту и ету одэжу накладають. Моя мати выносила, бувало, на грушу повешае… „Это, — каа, — мои девочкы прыдуть да будут убирацца да по жыту гулять, — русалкы“» (Радчицк).

«Выкыдають на ноч платьечки, хусточки выносять на двор, ў кого девочки помруть. Вона <русалка> походить, погуляе да и назад повесить. Цэ ў первый день Петровского поста… Если ў мене умерла девочка, — тую ее одежу выносять. Русаўка поросицца и зменивае одежу» (Радчицк).

<Родители умершей девочки вывешивают на заборе ее одежду на Розыгры> «Як заручацца молодые да попаде, шчо помре которэе, — дак тоже вона ходыть и русаўкою. И расказывають, шчо уже як дочка, например, умрэ, то старые люди николи вешають на двори платте ее. Казали, шчо было и мокрэе, — ходила <русалка> по росе…» (Ласицк).

«Умерла деўка на Русалном тыжни. И маци яе вельми стала плакаць… А як умерла, — не надели ей таго плаття, што вона хотела. Аж чэрэз некоторэ врэмья прышла ета диўка <к своему дому>. Брациха доила корову ў сарае, дак вона и прышла да говорэ до ёй: „Ты мени иды прынеси тэ платте мое, я надену, бо сёдни ў нас празнык“. Та кажэ: „Маци ж будэ ругаць“. <Пришедшая> кажэ: „Я прынесу и тоби оддам, шоб вона не бачыла, ты положиш“. И вот вона пушла, прынесла юй это платте. <Умершая> надила и пушла гуляць. Утром… вона прыносидь тэ платте, платте замазанэ. Брациха говорыть: „Дэ ты ёго так замазала?“ — „Сыро було на вулицы!“. Ну, положила она тэ платте, а маци го глянула да кажэ: „Зачым ты так платте умазала? Это ж ии, той дочкы моий“. А вона говорыць: „Это ж твоя дочка и вумазала это платте“. — „Што ты непраўду говорыш!“ Та кажэ: „Як я буду корову ў вэчэри доиць, то прыдите да пусмотрите“. И вот вона пушла ў хлив, аж вот эта диўка зноў прышла… А маци вускочыла ж да: „Вот моя, дочэчко, ходим у хату“. Прывели ии у хату, да яна як села там, де ее посадили и окаменела… И села, сидела год — ни с места. А як вушоў год — дэ воно й дилося! У хате ее не стало» (Стодоличи).

«Умерла дочь на Русалном тыждне. Як помирала, казала, шчоб сподницу на нее такую гарну наклалы. А баба наклала ей другую. Прошоў год. Вышла ее братиха ў вечери коровы доить и бачыт ту дивчынку. Вона кажэ: „Вынеси мне тую спудницу!“ А братиха: „Ты маты знаешь, вона ничого не дасть и мене заругает“. — „Вынесь тильки на ночь“. Братиха вынесла. Дочка наклала ее на себе и пошла. Наутро сподница та на ограде висить… В один день увидела та баба, шчо сподницы немае, почала крычать на братиху: „Ты ее продала чы пропила?“ Братиха кажэ: „Як я сяду ў ранци корову доить, сховайтэсь у куточку, побачыте свою сподницу!“ И бачыт <баба>: иде дочка ее. Вона ей: „Ох, донэчку, донэчку…“ и брык! — ўмэрла. А дивчына злякалась и стала як пень. Дойшла до хаты, села ў куточку. Целый год сидела. Как зноў Русалны тыждень настал, вона кажэ, скрузь окно дывыцця и кажэ: „Ужэ наши идуть!“ и вискочыла у окно» (Рясное).

6. Встреча с русалками как следствие нарушения запрета лазить на деревья

«Колись казали, шчо на Русалном тыжни, — это як Тройца, — то не можна на пчолы лезти, на ту хвою, де пчолы… Колися узяў чоловек да полез улья отворить. Аж <до того> сестра его умерла, тогды уже русалкой була. Вот бегуць русалки, а та и кажэ: „Братко Иванко! Пудтягни свою жэнь, бо русалкы ухопляць!“ А вун не разобраўся, не пудтяг, а тые русаўки ухопилиса за ту вяроўку да побегли, побегли вяроўкою, — да там ў голле яго и зашлокотали. Да и упаў вон, умер. <А что такое жэнь?> То така вероўка, шо на пчолы <с ней> лезуть» (Симоничи).

«Пошоў чоловик пчолы глядець <на Русальной неделе>, аж идуць русалки. А ў ёго була там нека русаўка <в родне>, и она кажэ: „Род, род, пудыми повод!“ А вон уже и пудняў. Яго ужэ не можуть русаўки <достать>» (Симоничи).

7. Нарушение соответствующих запретов причиняет русалкам вред

«У мене тютка умерла на Русалны тыждень, дак снилосо, шчо русалкою стала. Кажэ: „Знаете, яка ў мене доўжность <т. е. статус ходячего покойника>, а вы мене не обули“. А мы тольки чулки надели на ноги… Колись же ничого не було, а постолы надевали на смерть. Не було ж нияких тапок, ни чэрэвиц. Дак яна кажэ: „Як вы ужэ мне погано зробили. Вы знали, яка у мене доўжность, а вы мене босу отправили“. Дак купляли там у одного дида постолы, матка купляла да отдавала нишчым. Кажуць, отдаси ужэ нишчым, — дак дойдецца и до яго <до умершего>. Кажэ <тетка, ставшая русалкой>: „Мене кулько ходить, мне жэ трэ ходити скрузь земли, — шчо нема ничого на ногах…“» (Копачи).