Народная диверсия

– Мою мать не задавишь: ее давно в живых нет. А ты вот что, кудрявый, не кипятись. Я тута купаться не буду, ты так не переживай, я вон до тех кустов прогуляюсь, там и окунусь. Так что за меня тебе отвечать не придется.

Лысый выругался еще раз для порядка и оставил старика в покое. А Арсений Матвеевич отошел к кустам и снял брюки и стоптанные сандалии. Он начинал купаться в озере, как только с него сходил лед, то есть в апреле, а заканчивал где-то в конце ноября, когда черная от холода вода была уже все равно что кипяток: заходишь в нее – и обжигает все тело. Осенью он плавал недолго, минуту-две, потом быстро выходил из воды и принимался растирать покрасневшее тело полотенцем. А вот летом давал себе удовольствие поплавать подольше, полежать на спине, закрыв глаза, заплыть на самую середину озера, нарвать там кувшинок и принести их потом в подарок супруге.

Арсений Матвеевич медленно разгребал руками воду, косясь в сторону суетящихся неподалеку людей. Ишь, расшумелись, поганцы! Да здесь отродясь такого безобразия не было! Разве ж можно шуметь в таком святом месте?! Здесь – храм самой матушки-Природы, здесь все должно быть чинно и тихо, здесь душа должна общаться с Землей, и Лесом, и Водой, отдыхать от городской сутолоки. А эти понаехали – орут, гремят, бульдозер ревет, как самолет, землю роет, поганит... Ироды, одним словом! Чтоб вам всем ни дна, ни покрышки...

Арсений Матвеевич наплавался вдоволь, вышел из воды, стал одеваться.

Татьяна Семеновна уже ждала его с обедом: разогрела щи, накромсала в большую миску салат из яиц и зелени, полила все сливками.

– Сеня, что же теперь будет? – со слезами в голосе спросила она, глядя на мужа. – Я в окно видела: эти, новые-то хозяева, ведут себя, как варвары: несколько ив спилили на берегу, кусты порубили... Это же черноплодка, я ее каждую осень собираю, от давления пью. А они – все под корень!

– Это не хозяева, мать, это их холуи. И хозяева ихние – тоже не хозяева. Хороший хозяин так себя не ведет. Деревья и вправду жалко: какие ивушки-красавицы по берегу стояли, глаз радовали... За каким хреном, спрашивается, все поспилили, поганцы?..

– Вот так и нас завтра... Как те ивы...– Татьяна Семеновна поднесла кухонное полотенце к глазам.

– Ты вот что... Ты не переживай, мать, еще не вечер. Посмотрим, чья возьмет...

Женщина посмотрела на мужа испуганно:

– Ты что же, старый, воевать с ними пойдешь?

– За отчий дом я не только воевать пойду, я их, поганцев, всех поубиваю. Мне терять нечего.

– А я? Сеня, ты обо мне подумай: если чего с тобой случится, что я одна делать буду, как доживать? Вот все вы, мужики, такие, никогда о женщинах не думаете. Что Матюша таким был – пошел воевать по контракту, о нас не подумав, что ты – старый, а туда же!..

– Мать, ты мне дашь поесть спокойно? – Арсений Матвеевич в сердцах стукнул ложкой по столу.

– Да ешь, не обляпайся...

* * *

Вечер пришел с желанной прохладой, идущей от воды. Берег озера опустел. Ничего, кроме бульдозера и серого забора из профиля, за которым теперь лежали новые фундаментные блоки и кирпич, привезенный на двух «КамАЗах» и выгруженный в пачках.

Плотники начали мостить пристань для лодок. На ровной площадке, которую разровнял-таки бульдозер, наложили досок, в воду вбили сваи. Плотники работали до самых сумерек, пока другие рабочие устанавливали будку сторожа, а электрик тянул с ближайшего столба провода.

– Все, завтра к нам придут, – обреченно вздохнула, посмотрев в окно, Татьяна Семеновна, – вышвырнут из дома, снесут его бульдозером...

– Ща! Так мы отсюда и ушли, ешкина вошь!

Женщина с грустной усмешкой посмотрела на мужа, встала и прошла в комнату сына. Здесь ничего не изменилось с тех пор, как ее любимый Матюша ушел в армию. Железная узкая кровать была застлана зеленым покрывалом, три подушки стояли пирамидкой – одна на другой, верхняя, самая маленькая, чуть больше тетрадного листа. Каждая была одета в расшитую крестиком наволочку. У окна стоял письменный стол, старый, ему было, наверное, уже лет тридцать, если не больше. Отец купил его у одного знакомого в городе, он и тогда-то был уже не новый. На столе стопочкой лежали учебники одиннадцатого класса. Настольная лампа с железным абажуром – такие выпускали после Второй мировой. У стола стоял венский стул, на окне висели строгие шторы зеленого цвета – Матюша сам выбирал их, когда учился в восьмом классе. Книжный шкаф, небольшой шифоньер, тумба, на которой стоял магнитофон. На полу лежала вязанная крючком пестрая дорожка. Татьяна Семеновна когда-то сама вязала ее из пестрых ленточек, нарезанных из старых кофт и платьев. Все, больше ничего не было в маленькой комнатке.