Народная история России. Том II. Устои советскои диктатуры

По мере усиления голода и отсутствия финансовых средств ряд курсов и учебных заведений страны оказался вынужден платить лекторам натурой: продуктами, одеждой или обувью. Так, по прочтении одной лекции в Петровско-Разумовской Сельскохозяйственной Академии, публицист В. Ф. Марцинковский получил разрешение подобрать на огородах Академии оставшиеся овощи. Он копал землю, отыскивая морковь, репу, отброшенную капусту и набрал так около пуда съестного.[632]

У большинства других граждан подобных альтернатив не было. Мемуаристка Лидия Иванова вспоминала, как к их соседям, живущим напротив их квартиры, приехала родственница, старушка-скелет. Иванова не знала, из какой губернии та приехала, и предполагала, что из той, где уже был настоящий голод. По словам очевидицы, старушка недолго болела – организм не поддавался лечению: „После ее смерти мы ходили к соседям на панихиду. Он лежала: кости, обтянутые кожей, желтая под желтым светом свечей.“[633]

По мере детериорации продовольственного снабжения жителям крупных городов приходилось писать друзьям и знакомым на периферии. Они просили их выслать им посылки с продуктами. Некоторых поддерживали и без просьб, по собственной инициативе. Посылкам „гостинцев“ в виде пшенной крупы или других фабрикатов искренне радовались.[634]

Даже в таких относительно благополучных городах, как Симбирск цены на продовольствие стремительно ползли вверх. Помогать друзьям и родственникам в нуждающихся регионах становилось всё тяжелее.[635]

Тем не менее от безысходности люди продолжали посылать письма с просьбами о помощи. Одно из подобных обращений сохранилось до наших дней. Это было письмо С. Пересветовой от 17 ноября 1919 года в Орёл к художнице А. Ф. Софроновой. Подруга Софроновой за пару дней потеряла все уроки в связи с эвакуацией учреждений и осталась без средств к существованию. Она чрезвычайно страдала от различных болезней и нарывов и ходила хлопотать по различным инстанциям о минимальном пропитании.[636]

Пересветова обращалась к художнице с просьбой спасти её жизнь, поддержать угасающий огонёк: „Многого я не прошу, понимая, в какое время мы живём. Мне нужно продержаться лишь неделю, одну лишь неделю, всего семь дней до того момента, как мне заплатят за выполненную работу. Меня может спасти самая маленькая толика съестного. Две, только две небольших картофелины, четверть самого маленького качана капусты, одна морковка и одна луковица. С их помощью я смогу продержаться неделю, как это уже однажды было. Во имя нашей прежней сердечной дружбы, Нина, не дайте мне погибнуть голодной смертью, не откажите в помощи!“[637]

Голодающие были вынуждены просить о помощи у хронически недоедающих. Впоследствии, пытаясь оправдать губительную экономическую политику РКП(б), Ленин признал, что те жертвы, которые вынесли за это время рабочий класс и крестьянство, были, можно сказать, сверхъестественными. Апологет продразвёрстки и продотрядов разоблачил свой собственный строй: „Никогда такого недоедания, такого голода, как в течение первых лет своей диктатуры, рабочий класс не испытывал.“[638]

Негативные последствия советского продовольственного экспериментирования прослеживались повсюду. Однако и в лагере Белых продовольственный вопрос вызывал бурную критику. Неспособность Белого командования наладить снабжение вели к выступлениям, восстаниям и бунтам.

В добавление к этому все враждующие стороны гражданского конфликта и иностранной военной интервенции прибегали к методам изощрённого саботажа и диверсии. С продвижением фронта вражеские продорганы уничтожалось противником. Такое систематическое разрушение продовольственной инфраструктуры практиковалось со всех сторон: с Красной, с Белой, с повстанческой и со стороны интервентов. Оно вело к обострению голода на всех сторонам фронта и в глубоком тылу.

Даже „левый“ коммунист Н. И. Бухарин признавал, что были случаи, когда местные Советы и ревкомы, особенно в местностях, очищенных от белогвардейцев, запрещали вольную торговлю, не создав своих продовольственных аппаратов или, что ещё важней, не обеспечив хотя сколько-нибудь правильного снабжения населения через эти аппараты. Бухарин заключил, что в результате частная торговля делалась нелегальной, и цены повышались во много раз.[639]

В атмосфере финансового развала рост цен множил армию голодных. Люди жаловались на изнеможение и на то, как стал труден сам процесс жизни. Ольга Бессарабова, жившая в Воронеже, отметила, что читать и писать было трудно, трудно было также связать мысли в голове. Днём становился тягостен каждый звук, а ночью начинались проблемы со сном. Бессарабова продолжила: „Трудно бывает просто встать с места, чтобы лечь и заснуть, сижу, хочу спать, и больше[,] получается, не могу собраться с духом, чтобы встать.“[640]