Народная монархия

Достоевский в «Дневнике писателя» констатировал: «За последние полтораста лет сгнили все корни, когда-то связывавшие русское барство с русской почвой». Это было написано в семидесятых годах прошлого века. Процесс «гниения корней» прогрессировал все время. В эмиграции, в сущности, и гнить было уже нечему. Если в России «сгнили последние корни», то надо надеяться, что в эмиграции догнивают последние иллюзии о каких бы то ни было корнях.

Политическую раздробленность и политическое бессилие эмиграции Народно-Монархическое Движение считает логическим и историческим результатом того процесса, который привел Россию – к СССР, а эмиграцию – в эмиграцию. Ввиду этого Народно-Монархическое Движение по самому своему существу стоит совершенно ВHЕ каких бы то ни было иных эмигрантских группировок, с которыми оно может блокироваться или бороться, но от которых оно отличается принципиально:

Народно-Монархическое Движение пытается понять интересы русского народа такими, какими этот народ понимал их САМ и это понимание Народно-Монархическое Движение извлекает не из рецептов иностранной философии и не из вымыслов отечественной литературы, а из поступков русского народа за всю его историческую жизнь. Этой исторической жизни русскому народу стыдиться нечего: в условиях беспримерной в истории человечества «географической обездоленности», невиданных в той же истории иностранных нашествий при хроническом перенапряжении всех огромных своих сил – этот народ создал самую великую и самую человечную в истории государственность.

Сейчас он стоит на перепутье трех дорог: правой – шляхетско-крепостнической, серединной – буржуазно-капиталистической и левой – философски-утопической. Народно-Монархическое Движение предлагает русскому народу оставить все эти дороги и вернуться домой: в старую Москву, к принципам, проверенным практикой по меньшей мере восьми столетий.

Что нам нужно

Прежде, чем перейти к обоснованиям русской национальной индивидуальности, я попробую установить те нужды, которые само собою разумеются для каждого человека.

Эти нужды:

а) свобода труда и творчества и

б) устойчивость свободы труда и творчества.

Нам нужна какая-то страховка и от нашествий, и от революций. Или, иначе: от вооруженных и невооруженных интервенций извне. Причем нам необходимо констатировать тот факт, что невооруженная интервенция западноевропейской философии нам обошлась дороже, чем вооруженные нашествия западноевропейских орд. С Наполеоном мы справились в полгода, с Гитлером – в четыре года, с Карлом Марксом мы не можем справиться уже сколько десятилетий. Шляхетская вооруженная интервенция Смутного времени была ликвидирована лет в десять, со шляхетским крепостным правом Россия боролась полтораста лет. Мы должны после всех опытов нашего прошлого, твердо установить тот факт, что внутренний враг для нас гораздо опаснее внешнего. Внешний понятен и открыт. Внутренний – неясен и скрыт. Внешний спаивает все национальные силы, внутренний раскалывает их всех. Внешний враг родит героев, внутренний родит палачей. Нам нужен государственный строй, который мог бы дать максимальные гарантии и от внешних, и от внутренних завоеваний.

Гарантии от завоеваний

Великий праздник наступления двадцатого века человечество встретило в состоянии оптимистического обалдения. К середине этого столетия выяснилось, что завоевательные программы Европы средины двадцатого столетия значительно хуже соответствующих программ монголов тринадцатого; монголы шли просто для грабежа, просвещенная Европа поставила вопрос о физическом порабощении половины населения страны и физического уничтожения другой половины. Кажется, именно это и называется политическим и моральным прогрессом, практически достигнутым вековыми усилиями Декартов и Кантов.

Практика первой половины двадцатого века, как и практика предыдущих веков, с предельной ясностью доказала небоеспособность демократий. Или, по меньшей мере, полную неприноровленность демократического государственного аппарата к решению вопросов войны или мира. Вопросы войны и мира в нашем, русском, случае есть вопросы жизни или смерти. Ибо если европейские войны имели в виду борьбу за какие-то там «наследства», за политическую гегемонию Габсбургов, Бурбонов, Капетов, Гогенцоллернов или Виттельсбахов, то, повторяю еще раз, – войны, которые вели МЫ, были в основном войнами на жизнь или на смерть, причем в двадцатом веке в еще более острой форме, чем в тринадцатом.