Народная монархия

У нас – человек, отбывший уголовное наказание, возвращается в свою прежнюю социальную среду; в Западной Европе он становится конченым человеком: изгоем, парием человеческого общества… В одном из старых немецких охотничьих журналов мне попались путевые наброски какого-то слегка титулованного немецкого туриста по Сибири. Он искренне негодовал на сибирский обычай оставлять за околицей хлеб, сало, соль и махорку для беглецов из сибирской каторги: этакая гнилая славянская сентиментальность!

Как при этой сентиментальности, при «неуважении к закону», при «бесформенности русского характера» можно было построить мировую империю? Ответ был ясен: построили ее немцы – немцы дали государственную форму анархической славянской душе, немцы втиснули в государственные рамки расплывчатую большую славяно-монгольскую кровь… Позднейшие интуристские философствования на тему о позднейших революционных судьбах России говорили о том, что после истребления большевизмом «немецкого» правящего слоя старой России – носителями государственности явились евреи, которые, де, закабалив страну, спасли ее от развала на мелкие клочки. А от евреев Россию стал… «спасать» Гитлер.

Русскую государственную одаренность Европе нужно отрицать во что бы то ни стало, вопреки самым очевидным фактам истории, вопреки самым общепринятым законам логики. Ибо если признать успех наших методов действия, то надо будет произвести суд над самим собой. Нужно будет вслед за нашими славянофилами, а потом и за Шпенглером и Шубартом, сказать, что Западная Европа гибнет, что ее государственные пути – начиная от завоевания Рима и кончая Второй мировой войной – как начались средневековьем, так и кончаются средневековьем, и что, следовательно, данный психический материал ни для какой имперской стройки не пригоден по самому его существу.

Тогда нужно будет признать, что устроение человеческого общежития, начиная от разгрома Римской Империи и кончая Второй мировой войной, несмотря на всякие технические достижения, было сплошным провалом и что попытки пятнадцати веков кончаются ныне возвратом к методам вандалов, лонгобардов и франков. И что, следовательно, какого бы то ни было лучшего устроения жизни европейских народов нужно ожидать или от России, или от англосаксов. Но это означало бы отказ от государственной национальной самостоятельности всех племен Западной Европы. Это означало бы признание реакционности и бессмысленности всей политической истории Европы за последние полторы тысячи лет: ничего, кроме непрерывной резни, не получилось. И нет решительно никакого основания предполагать, что что-нибудь получится: те методы завоевания, включения колонизации и прочего, которые практиковались вандалами и лонгобардами тысячу пятьсот лет тому назад, – повторяются и сейчас, с истинно завидной степенью последовательности и постоянства. Если бы они увенчались физическим успехом, то Европа вернулась бы к стилю средневекового политического строя, осложненного современной техникой. Только и всего.

Наши историки, описывая быт и нравы феодализма, рассказывали нам и об обрядах коммендации и оммажа, и о невероятно сложной системе подчинения и соподчинения вассалов и сюзеренов, – но они ничего не сказали нам о той психологической почве, на которой выросли эти явления. Сейчас, на закате европейской политической самостоятельности, Шубарт нашел формулировку. По его мнению, европеец от Господа Бога награжден чувством первобытного страха (Urangst), русский – таким же чувством доверия (Urvertrauen). Может быть, и так. Но помимо страха или доверия в Европе есть черта, резко бросающаяся в глаза каждому человеку, у которого нет ни чековой книжки в кармане, ни философических книг в голове. Это – отгороженность каждого человеческого существа от каждого другого человеческого существа. Термин «эгоизм» был бы, может быть, слишком груб, но есть несомненное недоразвитие чувства общечеловеческой симпатии. Отгороженность создает и пресловутую четкость: я отгораживаю и самого себя и все свои права с той степенью точности, какая только возможна при современном состоянии юридической техники. Отец, тратя деньги на обучение сына, записывает в свой гроссбух все расходы – до последнего пфеннига. Вы садитесь в автомобиль вашего лучшего друга, и перед вашим носом прибита табличка, на которой написано, что в случае катастрофы приятель никакой финансовой ответственности не несет: если этой таблички не будет, то он рискует, что в случае какой-нибудь автомобильной неприятности вы всю жизнь будете сосать из него деньги в возмещение за пережитое вами нервное волнение. На садовых дорожках у того же приятеля прибиты таблички, предупреждающие вас, что по этим дорожкам вы можете ходить только на свой собственный риск и страх: если сломаете ногу – приятель не отвечает.