Народная Русь

В Пудожском уезде Олонецкой губернии было записано Рыбниковым любопытное простонародное сказание об Егорий Храбром, повторявшееся — разносказами — и у других собирателей памятников народной словесности. «Был Содом город, был Комор город, третье было царство Арапинское», — начинается это сказание: «Содом город сквозь землю стал, а Комор город огнем прожгало. Что на то ли царство Арапинское встала змея лютая пещерская, во в каждые су-точки стала съедать по головьицу. Народу во граде мало становилося: собирались мужички на един место, стали мужички жеребье кидать; выпало жеребье самому царю — завтра надо ехать на сине-море ко лютому змею на съедение»… Запечалился царь, закручинился. Идет он домой во дворец, навстречу ему попадается молодая княгиня-жена, — спрашивает его — о чем печаль. «Как же мне, царю, не кручиниться, как же мне, царю, не печалиться!» — отвечает царь: «Завтра надо ехать на сине море, к лютому змею на поедение!» Задумалась княгиня молодая, но думала недолго: «Не печалься, не кручинься, царь, есть у нас дочка-свет немилая, Софья да Агафиевна! Мы пошлем ее завтра на сине-море, к лютому змею на поедение!» Возрадовался опечаленный царь — «возвеселился», посылает молодую жену обманывать дочку, уговаривать. Пошла княгиня, голос подает: «Выставай-ка, девица, поутру ранешенько, умывайся, девица, белешенько, снаряжайся, девица, хорошохонько: завтра будут свато-вья сватать за жениха одной веры с тобой!» Софья-царевна, дочь немилая, встала ранешенько, умылась белешенько, но «снарядилась девица в черны платьица, в черны платьица опальныя, помолилась девица Миколы да Троицы, Пресвятой Богородицы, облилася девица горючим слезам, выходила девица на крутой крылец, посмотрела девица на белой дворец: на белом дворе стоит лошадь черная, лошадь черная, карета темная, извощичек стоит опальныий, он опальныий да сам кручинныий»… Села в карету немилая дочь царская, поехала на сине море. Попадается ей навстречу Егорий Храбрый, попадается — речь к ней держит: «Выходи, девица, из темной кареты, поищи, девица, в моей буйной головы!» Засинелось море, заколыхались волны, поднялась из волн змея лютая, — «подымается, сама похвастает: — Будет, будет мне теперь чем посытися, как первую головьицу девичецкую, а другую головьицу молодецкую, третью головьицу лошадиную!» Спит в это время крепким сном Егорий Храбрый; будит его — разбудить не может, «расплакалася девица горючим слезам, раскалялись девицы горючи слезы на Егорья-свет Храбраго на бело лицо. Тут Егорью-свет стало холодно, он, свет, да разбудился»… Проснувшись, возговорил он таковы слова: «Утиши-ся, змея лютая пещерская, тише тихия скотинины; отруши, девица, свой шелковый пояс, подай мне Егорью-свет Храброму!» Сделала царевна по слову его, — «взял Егорий, перевязал змею лютую, змею лютую на шелков пояс, подал Софье Агафиевне: — Ты веди, Софья Агафиевна, змею лютую на свой град Арапинский, ко своему батюшке Агафин-царю и скажи своему батюшку: Ежели веру будешь веровать християнскую, ежели будешь сострояти Божьи церкви, уж как первую церкву Миколы да Троицы, Пресвятой Богородицы, а другую церкву Егорью-свету Храброму, то я подкую змею лютую в жалезу глухую; а ежели не будешь состроять Божьи церкви и веру веровать християнскую, я спущу змею лютую на твой град Арапинский, не оставит тебе един души на семена!» В Других сказаниях место немилой дочери Софьюшки занимает — наоборот — «чадо милое» Лизавета Прекрасная — («Алисафушка»).

С Егорием Храбрым у славян вообще, а у русских наособицу, связано много различных поверий и вытекающих из их недр обычаев. Но громадное большинство последних относится к весеннему («теплому») Юрьеву дню. Юрий же «холодный» знаменуется в народной памяти более в связи с былой жизнью родины русского пахаря.

Этот народный праздник был освящен веками как день, когда крестьяне имели право переходить от одного помещика под властную руку другого. Об этом, обыкновенно, заявлялось на Михайлов день, — чтобы для помещика не был неожиданным переход. «Судебник»[83] определял срок последнего более пространно: «за неделю до Юрьева дня и неделю по Юрьеве дне холодном». В «Стоглаве» уложение об этом читалось так: «А в которых старых слободах дворы опустеют, и о те дворы называти сельских людей пашенных и непашенных по старине, как прежде сего было. А отказывати тех людей о сроце Юрьеве дни осеннем, по цареву указу и по старине. А из слобод митрополичьих, из архиепископльих и епископльих и монастырских, которые христиане похотят идти во град на посад, или в села жити, и тем людям идти волно о сроце Юрьеве дни с отказом по Нашему Царскому указу».