Народная Русь

Кошка у древних египтян считалась священным животным. У всех народов она была спутницею колдунов. Народное суеверие приписывает ее видящим в темноте глазам необычайную силу, почерпнутую из мира таинственного. Трехшерстная кошка, по мнению наших пахарей, приносит счастье тому дому, где живет; семишерстный кот является еще более верным залогом семейного благополучия. По словам русских сказок, кошка — чуть ли не самое смышленое животное. Она сама «сказывает сказки» и не хуже дотошного знахаря умеет «отводить глаза». «Кот-баюн» был наделен голосом, слышным за семь верст, и видел за семь верст; как замурлыкает, бывало, так напустит, на кого захочет, заколдованный сон, которого и не отличишь, не знаючи, от смерти. Черная кошка является, по народному слову, олицетворением нежданного раздора: «Им черная кошка дорогу перебежала!» — говорят о врагах, недавно еще бывших чуть не закадычными друзьями. В стародавние годы знающие всю подноготную люди говаривали, что на черную кошку можно выменять у нечистой силы шапку-неведимку и неразменный червонец. Нужна-де ей, окаянной, черная кошка, чтобы прятаться в нее на свят Ильин день, когда грозный для всякой нежити-нечисти пророк сыплет с небес своими огненными стрелами. Еще и в наши дни говорят на Руси, что, кто убьет чьего-нибудь любимого кота, тому семь лет ни в чем удачи не будет. Кто любит-бережет кошек, того этот хитрый зверь охраняет от всякой «напрасной беды». Много и других поверий связано с ним в богатом суеверной памятью русском народе.

Собирающий дани-выходы с пчелиных бортей и пасек, лесной воевода медведь, исстари веков живущий по соседству с краснословом-пахарем, дал обильную пищу его красному слову-преданию. Запечатлелся он своим неуклюжим обликом во многом-множестве пословиц, поговорок, прибауток и загадок, каждая из которых росла-повыросла на утучненной веками почве народной жизни — веками богатырского труда, подвижнического терпения и простодушной мудрости. Окрестил русский народ медведя Мишкой, Михайлой Иванычем величает, Топтыгиным прозываючи. Распознали-разведали двуногие соседи обитателя лесных берлог весь норов его, знают, что незлобив и даже добр по-своему — по-медвежьему — он, если его не трогать; но что охотникам, выходящим на него с топором да с рогатиной, совсем напрасно полагаться на его доброту: умеет он быть грознее грозного воеводы — того и гляди из «косолапого Мишки» превратится в свирепое лесное чудовище. «Отпетыми» зовут завзятых медвежатников, при каждом выходе на охоту провожая их, как на смерть. «Всем пригнетыш!» — прозвали медведя даже и по тем местам, где еще на нашей памяти водили их на цепи с кольцом в губе вожаки, заставлявшие лесных воевод давать и серому люду деревенскому, и господам-боярам целые представления: показывать, как ребята горох воровали, как пьяные мужики по канавам валяются, как старые старухи, как молодые молодушки ходят, и всякие иные премудрости. Плясал медведь на цепи, угощался медком да винцом, потешал честной люд православный, а сам — только бы сорваться с цепи! — все в лес норовил убежать на свободное житье привольное. Оттого-то, вероятно, и сложилась старая пословица ленивых работников, любящих откладывать со дня на день свою, даже и урочную, работу: «Дело не медведь — в лес не убежит!» Увалень-медведь: идет-нейдет, сопит, с боку на бок переваливается, а ломит наверняка: где прошел, там и чуть не просека в лесу. Присмотрелся к его «вожеватости» деревенский приметливый люд: «Экий медведь!» — говорит он о неповоротливых мужиках — «Так и прет, не разбирая!»; «У него все ухватки медвежьи: как увидит, облом, так и облапить норовит!» — оговаривают привередливые красные девушки неуча-парня. «Корова комола (безрога), лоб широк, глаза узеньки; в стаде не пасется и в руки не дается!» — обрисовывает самарская загадка пасущегося весной-летом в лесных трущобах, а на зиму заваливающегося в теплую берлогу да целую зиму сосущего свою жирную лапу медведя. «Медведь — лешему родной брат, не дай Бог с ними встренуться!» — говорят симбирские подлесные жители, а сами (кто посмешливее!) приговаривают, прибаутки ладят: «Ванька малый, где был? — У Тули! — Чего ел? — Дули! — Кого видал? — Воеводу! — В чем он? — В черной шубе и кольцо у губи!» От псковичей пошла гулять по светлорусскому простору такая загадка в лицах: «Пошел я по тухтухту (на охоту), взял с собой тавтавту (собаку), нашел я храп-тахту (медведя); кабы не тавтавта, съела бы меня храп-тахта!» О том, как собирает медведь дань с народа пчелиного, существует немало всяких россказней.

По медвежьему хотенью и зима студеная длится: как повернется он в свое берлоге на другой бок, так и зиме ровно половина пути до весны осталась.