Народная война

В первые сутки после исчезновения Хусаина мы не сумели много пройти. Настроение было подавленное. Молча мы всматривались в степь, не теряя надежды отыскать пропавшего товарища! Местность незнакомая, карт не было, то и дело приходилось сверяться с компасом. В степи ни души. А по дорогам, даже по проселкам, непрерывными потоками двигались вражеские войска.

К концу дня мы подошли к глубокому оврагу. Спустились в него и почувствовали себя, как в колодце: ничего не видно, кроме рваных туч и редких просветов голубого неба. Уже выбираясь, мы заметили в овраге человека. Что-то в нем показалось мне знакомым, но его поведение выглядело подозрительно: он не то скрывался, не то следил за нами. Убедившись, что человек один, Томаш стремительно направился к нему. Я приготовил пистолет и занял удобную позицию, чтобы прикрыть Томаша. Через минуту Томаш подал сигнал «Ко мне». Приблизившись, я увидел сержанта, нашего старого знакомого. Я вспомнил его и всю картину переодевания. Сержант исхудал, оброс рыжей щетиной.

— Ты что тут делаешь? — спросил я.

— Весь день ходил за вами, а подойти боялся. То кажется, что это вы, а то вроде, что я ошибся…

— Тебя капитан послал.

— Нет.

Сержант рассказал, что после нашего ухода капитана точно парализовало. Он не слышал ни тревоги, поднятой Гришкой, ни выстрелов, а когда пришел в себя и выскочил во двор, его товарищ был уже ранен. Сержант сказал, что нужно бежать, но капитан не захотел бросить товарища, взвалил его на спину и, отстреливаясь, пытался скрыться. За ними погналась танкетка. Сержант увернулся и скрылся в кукурузе. Оглянувшись, он увидел, как танкетка нагнала и раздавила капитана вместе с раненым товарищем.

— Правду говоришь или придумал, чтобы… — начал я угрожающе.

— Правду. Всю ночь просидел в кукурузе, а утром еще раз осмотрел то место… — Сержант глотнул воздух и отвел глаза в сторону. — Мы имели приказание полковника, но я не знаю, какое. Он приказывал капитану, — точно оправдываясь перед погибшим командиром, говорил сержант. — И вот когда я заметил вас, я обрадовался и решил итти с вами, да потом подумал, что обознался…

«Не думайте, что я душу здесь свою оставил, — вспомнил я слова капитана, — нас не загонят». Да, его не загнали в загон, как птицу, потерявшую перья. Капитан погиб в бою…

Сержант пошел с нами. Через несколько минут мы знали его биографию. Звали сержанта Иваном Акуловым, родом он был из Брянской области, но еще в детстве уехал с родными в Сибирь, там вырос, возмужал, работал колхозным бригадиром. Мы оказались земляками, а это, как известно, быстро роднит. Я хорошо знал местность, где жил Иван до войны, а он знал мои родные села, Чумашки и Купино, куда в детстве он приезжал на ярмарку с отцом. И выглядел Иван по-сибирски — высокий и широкоплечий. Густые брови, надвигавшиеся на глаза, придавали его лицу суровость. Но в действительности Иван оказался добрейшим человеком, заботливым, исполнительным и храбрым.

И вот опять в нашей группе трое. Мы стремились к одной цели: остаться в рядах Красной Армии, а для этого не знали тогда другого пути, чем тот, который выбрали: во что бы то ни стало перейти линию фронта. Мы поклялись друг другу ни при каких обстоятельствах не осквернять достоинство коммунистов, не расставаться с партийными документами, тем более не допустить, чтобы они попали в руки врага.

Осень все больше и больше входила в свои права, а с нею стужа. В садах осыпался лист, но не ложился, по присловью, на плечи шубой, не согревал тела. Реки уже нельзя было переплыть, и нельзя прожить без помощи крестьян. Здоровье еще не восстановилось, а нагрузку приходилось выдерживать непосильную.

Первую ночь после встречи с Акуловым мы провели в бесплодных скитаниях. Нужно было пройти Лубнянский большак. Днем по нему беспрерывно двигались войска, пересечь его можно было только ночью. Когда стемнело, мы тронулись. Перешли большак один раз, потом, к нашему полному недоумению, переходим еще раз. В чем дело? Решаем, что мы пересекли проселочную дорогу, идущую параллельно большаку. Идем дальше, дорог больше не попадается. В степи мертвая тишина, лишь временами из-под ног взлетают испуганные птицы, шарахаются какие-то зверьки да зайцы. Наступает рассвет, впереди открывается голая степь, ей ни конца, ни края. Слева, где-то совсем близко, лай собак. Мы стали всматриваться в степь. Впереди, как клочья тумана, видны верхушки верб, — значит, деревня. Справа — скирды соломы. Мы пошли к скирдам. Свежих следов у скирд не обнаружили, видимо, человек уже несколько дней не подходил сюда. Моя нога опять распухла, итти дальше не стало сил. Мы укрылись в скирде и договорились спать по очереди, но переутомление взяло свое, и мы заснули все трое.