Народные сказки и легенды

Отцовское наследство оказалось, как это часто бывает, пагубным для сына. Едва почувствовав себя владельцем большого состояния, которым он мог распоряжаться по своему усмотрению, Франц тотчас же ощутил обременительную его тяжесть и непреодолимую потребность избавиться от него. Он жил, как евангельский богач, проводя все дни в радости и веселье. Ни один званый обед в епископском дворце по изобилию и великолепию не мог сравниться с его обедами. С тех пор как стоит город Бремен, горожане не видели таких праздников, какие он устраивал ежегодно на Пасху. Каждому горожанину посылал он кусок жаркого и кувшинчик испанского вина, а потому весь город пил «За здоровье сына старика!»,[180] а сам Франц был настоящим героем дня. В этом постоянном и невоздержанном мотовстве он не заботился о том, чтобы сохранить баланс в финансовых делах, который в прежние времена всегда был показателем успешной торговли, а теперь, зачастую, не соблюдается, отчего стрелка торговых весов с магнетической силой склоняется к банкротству.

Прошло несколько лет, прежде чем расточительный повеса почувствовал убыль в некогда полных сундуках и ларях, оставшихся после кончины отца. Прожорливая толпа собутыльников и беспечных весельчаков, игроков и бездельников и всех тех, кто стремился извлечь из блудного сына выгоду, крепко уцепившись своими хищными когтями за добычу, влекла его от одного удовольствия к другому, ни на миг не давая перевести дух, отрезветь и пробудиться его разуму. Но источник благополучия вдруг иссяк. Бочки золота из отцовского наследства были опустошены до самого дна.

Однажды Франц послал своему кассиру большой счёт, и тот, оказавшись не в состоянии выполнить приказ господина, вернул его с протестом назад. Это ошеломило молодого кутилу, но он почувствовал только досаду и недовольство строптивым слугой и ничуть не приписал происшедшее собственному дурному ведению хозяйства и беспорядку в финансах. Не затруднив себя изучением истинного состояния дел, он как мог излил досаду, извергнув несколько десятков проклятий, и дал пожимавшему плечами управляющему лаконичный приказ: «Найти выход!»

Пользуясь случаем, развили бурную деятельность маклеры, ростовщики и заимодавцы. Вскоре в пустую кассу кратчайшим путём под высокие проценты опять потекли большие суммы денег. Зал, выложенный настоящими талерами, был в то время в глазах кредиторов более надёжным ручательством, чем сегодня открытый аккредитив американского конгресса всех тринадцати соединённых штатов, и ещё какое-то время оказывал услугу Францу, однако вскоре по городу разнёсся слух, что серебряные плитки в столовой были, под шумок, сняты и заменены каменными. Тогда, по требованию заимодавцев, дело тотчас же было рассмотрено в судебном порядке. Слух подтвердился и, хотя нельзя было отрицать, что плитки из разноцветного мрамора a la mosaique[181] в столовой выглядят несравненно лучше, чем старые потускневшие талеры, кредиторы не оказали должного уважения тонкому вкусу владельца дома и немедленно потребовали оплаты по векселям. Когда же долги остались невыплаченными, отцовский дом со всей домашней утварью, сады и поля, а также вся движимость были проданы на аукционе с молотка при зажжённых свечах, а хозяин, пытавшийся ещё цепляться за некоторые юридические крючки, по приговору суда выселен из дома.

Теперь было слишком поздно раздумывать о своём безрассудстве, — никакие разумные соображения и спасительные меры уже не могли помочь. В наш утончённый век сочли бы, что герою, после всего что с ним произошло, следовало бы с достоинством сойти со сцены и как-нибудь исчезнуть: или предпринять далёкое путешествие, или повеситься, ибо в своём родном городе он уже не мог жить, слывя, как прежде, порядочным человеком.

Франц не сделал ни того, ни другого. Выражение «Что скажет свет?», придуманное французской моралью и как узда удерживающее от безумных и сумасбродных поступков, не приходило в голову беспутному парню, когда он был ещё богат, а его чувства не были настолько утончены, чтобы он мог ощутить позор легкомысленного разорения.

Ему, как только что протрезвевшему от пьяного угара кутиле, было непонятно, что с ним произошло. Он жил, как обанкротившийся расточитель, не унывая и не испытывая никакого стыда. К счастью, у него ещё оставалось несколько уцелевших при «кораблекрушении» фамильных драгоценностей, которые на какое-то время могли уберечь его от тяжёлой нужды.

Франц переехал на квартиру в глухом, отдалённом переулке, где солнце бывало редким гостем: лишь в самые долгие летние дни оно выглядывало из-за высоких остроконечных крыш, да и то ненадолго. Здесь для своих, теперь очень ограниченных, потребностей он нашёл всё что нужно: скудная кухня хозяйки спасала его от голода, печка — от холода, крыша — от дождя и четыре стены — от ветра; только от мучительной скуки не было ни средства, ни убежища. Беспутная толпа паразитов исчезла вместе с состоянием, и уже никто из прежних друзей больше не узнавал его.