Народные сказки и легенды

Избежать широко распростёртых по всей стране рук султана граф мог, если бы владел тайной силой, и либо сам, вместе со своими спутниками, сделался невидимым, либо поразил слепотой весь Египет. Но такими талантами он не обладал. Зато Ловкий Курт принял кое-какие меры предосторожности, благодаря которым чудо всё же произошло: караван беглецов сделался невидимым, укрывшись в тёмном погребе в доме великого лекаря Адиллама. Этот иудейский Гермес[272] не довольствовался тем, что успешно занимался медициной, — он давал ещё в рост деньги, полученные в наследство от отца, и почитал Меркурия — покровителя врачей, купцов и воров. Адиллам вёл широкую торговлю с венецианскими купцами, сбывая им пряности и целебные травы, что давало ему большой доход, и не пренебрегал никаким делом, если оно было выгодно.

Верный оруженосец за одну из драгоценностей, спрятанных в шкатулке принцессы, уговорил этого честного израэлита, готового за деньги, не считаясь с моралью, пойти на любое рискованное предприятие, доставить графа и его трёх слуг на венецианский корабль, грузившийся в Александрии. От него только предусмотрительно скрыли, что он помогает тайно бежать из страны дочери его властелина. Когда Адиллам осматривал отправляемый им товар, ему бросилась в глаза фигура прекрасного юноши, но он не заподозрил ничего дурного, приняв его за пажа рыцаря.

Между тем по городу разнёсся слух, что принцесса Мелексала исчезла. Тогда-то у Адиллама и открылись глаза. Его седая борода затряслась от страха, и он потерял всякую охоту ввязываться в такое опасное дело. Но было слишком поздно. Ради собственной безопасности, ему пришлось употребить всю хитрость, на какую только он был способен, чтобы счастливо закончить это рискованное дело. Прежде всего осторожный израильтянин установил для своих подземных жильцов строгий карантин. Когда же пыл преследователей иссяк, и они потеряли всякую надежду разыскать принцессу, лекарь Адиллам бережно запаковал весь караван в четыре травяных тюка, погрузил их на нильский корабль и, под охраной Господа Бога, отправил этот груз со своей накладной в Александрию. Как только венецианский корабль вышел в открытое море, пленников тут же освободили из их тайных убежищ.

Следовала ли на облаке за колыхающимся на волнах кораблём блестящая свита небесной гвардии телохранителей с огненными мечами и алмазными щитами, достоверно сказать нельзя, ибо она, как известно, невидима, хотя кое-какие признаки её присутствия были налицо. Казалось, все четыре ветра объединились, чтобы покровительствовать счастливому плаванию путешественников: противные сдерживали дыхание, а попутные весело надували паруса и стремительно гнали корабль по нежноиграющим волнам.

Когда приветливый месяц во второй раз показал подросшие серебряные рога, венецианский корабль благополучно прибыл в гавань своего отечества.

Бдительный дозорный графини Оттилии находился всё ещё там. Бесплодность расспросов не отбила у него охоты усердно экзаменовать всех прибывших из Леванта и продолжать тратить графские деньги. Он как раз находился на своём посту, когда граф со своими спутниками сошёл на берег. Гонец так хорошо помнил в лицо своего господина, что узнал бы его из тысячи незнакомых лиц, хотя иноземная одежда, а также семилетнее пребывание на чужбине и наложили отпечаток на его внешность. Чтобы развеять всякие сомнения, он подошёл к свите вновь прибывшего и спросил у его верного оруженосца:

— Скажи, приятель, откуда вы прибыли?

Ловкий Курт рад был встретить земляка, заговорившего с ним на родном языке, но из осторожности, не желая пускаться в разговоры с незнакомым человеком, коротко ответил:

— Из-за моря.

— Кто тот статный господин, которого ты сопровождаешь?

— Мой хозяин.

— Откуда он приехал?

— С Востока.

— А куда путь держите?

— На Запад.

— Куда именно?

— На родину.

— Где она?

— За сто миль отсюда.

— А как звать тебя?

— Удалой головой зовут меня; с судьбою-злодейкой обвенчан я; ветер крестил моё дитя; почёт — мой меч, честность — слуга; служанка — утренняя заря; лень — моя лошадь, звон шпор её бег; скрип флюгера — крик моего петуха, ну а в соломе — моя блоха.

— Болтать ты, я вижу, мастер.

— Какой же я мастер, если нет у меня ремесла.

— Тогда ответь мне ещё на один вопрос.

— Говори.

— Не слышал ли ты на Востоке что-либо о графе Эрнсте Глейхене?

— Зачем он тебе?

— Затем.

— Затем, затем! А зачем затем?

— Затем, что меня послала его жена, графиня Оттилия, узнавать по белу свету, жив ли её супруг, и на каком краю земли он находится.

Этот ответ привёл Ловкого Курта в замешательство и настроил совсем на другой тон.

— Погоди, земляк, — сказал он, — может быть мой господин что-нибудь знает о нём.