Народный фронт. Феерия с результатом любви

Я полагаю, поговорка англичан «Мой дом – моя крепость» неправильно переведена. Скорее всего они говорят: «Мой дом – моя Родина». Впрочем, возможно, все-таки крепость. У них с Родиной не было проблем, то есть были, но не такие постоянные. Россия же за свою не очень длинную историю была и под монголо-татарами, и под раздробленными князьями, ходя войной друг на друга, и под царями, и под самозванцами, а потом стала другой совсем страной, Советским Союзом, а потом опять Россией, то есть она все время была другой и разной, Родина же должна быть одна, как мать.

Поэтому и служит Родиной нам, русским, дом, квартира, а часто и просто комната, и мы в своем большинстве ее холим и лелеем, а на общее нам наплевать, оно как бы не наше. Запутавшееся историческое сознание словно бы навсегда застряло во времени монголо-татарского ига. Поэтому, кстати, если перейти на материально-финансовую сторону вопроса, и стоит жилье так дорого, как нигде в мире. Иначе и быть не может – это ведь не просто стоимость квадратных метров, это стоимость твоей настоящей Родины, где твои родители, братья и сестры, а не безмерное пространство, которое не способно ухватить даже такое всеохватывающее воображение, как у меня.

Поэтому и полюбить нашу Родину трудно. Сравним с ООООО: я ведь люблю ее всю, а если ее нет рядом, я легко могу себе ее представить. И весьма трудно представить, что я влюбился бы в руку, ногу или кусочек кожи, даже если на груди. Так и с Россией: по частям в нее влюбиться трудно, а целиком полюбить невозможно – ибо, если быть честным, моей душе все равно, есть у нас Владивосток или нет. То есть владивостокчанам это важно, а мне безразлично. Я дальше Уральского хребта в жизни никогда не бывал. Вы скажете, что я рассуждаю не геополитично, – а я и не обязан быть геополитиком, я всего лишь Человек.

Рассуждая мысленно об этом, мне стало стыдно. Неправда, я уже не просто Человек, я взял на себя ответственность за двенадцать Душ, даже если теперь не считать Диммера, но оппозиционер Башлак тоже под моим попечительством. Получается, я их бросил?

К тому же, я замерз и проголодался. Когда еще я доберусь до дома, согреюсь и приготовлю себе чаю, а тут рукой подать – вон светятся окна сквозь ветви. И дождь перестает. Перелезть обратно, незаметно войти, снять с себя мокрое, лечь в сухую постель, попросить Медсестру Анечку принести кружечку горячего чаю. Она может, если деликатно суметь похвалить ее внешность…

И я побежал обратно.

Перелез через забор, пошел к своему корпусу. Увидел, что на третьем этаже светится угловое окно – там, по слухам, сидит Главврач. И не спит, думая о тех, для кого он ничего не может сделать. Так ему кажется, а вот если бы мне поговорить с ним…

Правда, когда я подошел к корпусу, окно погасло.

Я приготовился к тому, что придется испытать череду неприятностей: охранник откроет дверь, увидит меня, доложит, и начнется то, о чем не хочется говорить. Но в результате я рано или поздно попаду в сухую постель и получу, возможно, кружку чаю.

Я позвонил в звонок. Охранник открыл не сразу. Он уставился на меня одним глазом, потому что второй ожесточенно протирал спросонья.

– Ты как вышел? – спросил он.

– Я… Случайно…

Охранник оглянулся.

– Быстро в палату – и я тебя не видел, понял?

Конечно же, я все понял. Охранник совершил промашку и не хотел, чтобы о ней узнали. Я и раньше мог бы это предположить.

Мимолетно я посмотрел на часы. И вспомнил, что, когда убегал, тоже неосознанно глянул на них. И было около девяти. А сейчас – пять минут десятого. То есть прошло примерно десять минут? А я-то думал – никак не меньше часа!

Поднявшись на второй этаж, я обнаружил, что дверь в палату по-прежнему приоткрыта. Скользнуть туда – и никто ничего не узнает.

Но проснувшийся во мне авантюризм (качество, в умеренных количествах не лишнее для политика) заставил меня пройти мимо двери и подняться выше. Я рассуждал просто: Попченко никогда не задерживается после девяти. Персонал тоже покидает административный этаж, остаются только дежурные на втором этаже, в палатах. Следовательно, открыт доступ к Главврачу. Уникальный, неповторимый шанс!

Не зная еще, что я ему скажу, но уверенный, что вдохновение меня выручит, я прошел полутемным коридором к кабинету, на котором висела синяя табличка с белыми буквами: «ГЛАВНЫЙ ВРАЧ». Без фамилии – и это понятно, какая у Такого Человека фамилия. Я прислушался. Какие-то неясные звуки. Что-то вроде вздохов. Наверное, это вздохи о сложности Человеческой Жизни.

Я постучал. Вздохи прекратились. Потом с той стороны раздался вопрос: «Кто?»

Этот вопрос поставил меня в тупик.

Я мог бы, конечно, ответить обезличенно: «Больной». Но это означало заранее признать себя не Человеком, а частью целого.

Я мог бы ответить и так: «Константин Лунев!» Но Главврач может и не помнить, кто такой Константин Лунев.

Я мог бы представиться полностью: «Больной Константин Лунев». Но мне претило в данный момент сопряжение слова «больной» с моим именем.

В конце концов, я мог бы просто ответить: «Я!» Но это было бы слишком нагло.