НАРОДОВОЛЬЦЫ

Перовская. Я перешла на другую сторону канала, напротив Инженерной, выждала. И тут я увидала карету. (Подносит платок к лицу.)

Правый. Поползай в грязи-то, поползай!

Крестьянин. Под дых ему, под сопатку!

Офицеры. Осади, осади!

Крестьянка. Звери, креста на вас нет!

Одна из девушек-курсисток вынимает белый платок, точно такой же, как у Перовской, и взмахивает им.

Вторая девушка. Что ты делаешь?!

Крестьянин. Студентка, студентка!

Провинциал. Дай-ка ей по бесстыжей ее роже-то!

Баба. За кровь царя-мученика!

Третий офицер. Не до смерти бейте, черти, допрос снимать надо!

Провинциал. Стриженая, охальница!

Славянофил. Не русская, поди!

Западник. Наша!

Офицер. Осади, осади!

Мастеровой. Ану, оставь!

Мастеровой и Левый отбивают растерзанную девушку. Рев толпы и гром барабанов становятся непереносимыми и внезапно обрываются.

Сильный взрыв.

И тотчас же на авансцену выбегает Рысаков.

Рысаков. Не трожьте меня, не трожьте… это я, я бросил, вы не поймете, вы темные люди, защитите меня, пожалуйста, они разорвут меня. (Падает на колени.) Да, Рысаков, мещанин города Тихвина, мне девятнадцать лет.

Муравьев. Свидетельница, вы знаете его?

Учительница (оборачиваясь, из толпы). Да, это мой ученик по череповецкой гимназии.

Муравьев. Что вы можете сказать о его характере?

Учительница. Я не согласна с тем, что тут о нем говорили. Это был мальчик мягкого характера, у него была некоторая настойчивость, но на него всегда можно было подействовать лаской!

Рысаков (на коленях). Террор должен кончиться во что бы то ни стало, из нас шесть преступников, только я согласен теперь словом и делом бороться против террора, до сегодняшнего дня я выдавал товарищей, имея в виду истинное благо родины, а сегодня… я согласен… на все… Видит бог. (Бьется в истерике.)

Муравьев. Однако первый взрыв не достиг цели – он повредил лишь заднюю часть кареты. (Перебирает бумаги.) Конечно, государь был оглушен, контужен, видимо, все дальнейшие его движения совершались им в прострации. Но… (встает, торжественно) спокойный и твердый, как некогда под турецким огнем, он вышел из кареты, но не успел он сделать нескольких шагов…

Толпа на перекрестке.

Короткая дробь барабанов. Звучит команда смирно, и далекий голос начинает читать приговор. Слов не слышно – слышны выкрики окончаний с характерной интонацией.

Провинциал. Этого-то держат, совсем на ногах не стоит.

Сановник. Рысаков, должно, без чувств.

Правый. Двое держат, значит, не стоит.

Левый. Она-то, она-то… причесывается.

Баба. Ох, грех.

Провинциал. Что же причесываться, когда голову долой!

Второй офицер. Осади, осади!

Торговка. Звери лютые!

Провинциал. Перед народом, перед народом ответ держите!

И тотчас же на махавшую бросаются мужики, бабы, дворники.

Западник. Желябов говорит что-то.

Левый. Далеко, не разобрать.

Крестьянин. Должно, подбадривает.

Славянофил. Целуются… целуются…

Провинциал. А этот-то, Тимофей, как смотрит, как смотрит.

Мастеровой. Палач армяк снял.

Крестьянка. Рубаха-то как кровь красная.

Мастеровой. Так ему сподручней.

Торговка. Целуются, целуются…

Учительница. А с ним, с Колей, никто.

Мастеровой. Продал на суде, вот и не признают!

Учительница. Вы его не знаете!

Второй взрыв.

И на авансцену очень медленно выходит молодой народоволец.

Народоволец. Бомба, которую бросил я, убила нас обоих. И никто не узнает в Михаиле Ивановиче, в Котике, Игнатия Гриневицкого. Пусть мама думает обо мне, что я жив… Я сделал то, что должен был сделать, и большего от меня никто, никто на свете требовать не может…

На перекрестке. Толпа.

Человек в очках. Черное-то все, черное…

Баба. Как в аду.

Крестьянин. Чтоб страшнее было, видать.

Крестьянка. Гляди, как смотрит, гляди.

Провинциал. Стружки несут, стружки зачем?

Правый. В гроба.