Нарратология

По отношению к признакам 1, 2, 6, 7, 8 оппозиция ТН и ТП может быть нейтрализована во всем повествовательном тексте. Тогда речь идет о нейтрализации глобальной, которая чаще всего касается признаков лексики и синтаксиса. Если персонажу и нарратору свойствен, например, один и тот же стиль, как это бывает на основе литературного стиля в дореалистической прозе или на основе разговорного стиля в сказовом повествовании, то во всем произведении признак 7 как различающий ТН и ТП неприменим.

Признаки 3, 4, 5, 6 требуют особой оговорки. По ним ТН и ТП различаются только в высказываниях, относящихся к диегесису. В комментариях и автотематизациях нарратора, т. е. в высказываниях, относящихся к экзегесису, могут встречаться такие же характеристики, как и в высказываниях персонажа: первое лицо, настоящее время, дейктические наречия, экспрессивная или апеллятивная функция. Так, например, известное восклицание недиегетического нарратора в «Бедной Лизе» в пределах признаков 3, 4, 5, 6 звучит вполне как изречение одного из персонажей. Только тема (1) и оценка (2) указывают на нарратора:

Ах! Я люблю те предметы, которые трогают мое сердце и заставляют меня проливать слезы нежной скорби! (Карамзин Н. М. Избр. произв. М., 1966. С. 37). 

Распределение признаков в этом высказывании следующее:

В диегетическом повествовании различение ТН и ТП и нейтрализация их оппозиции происходит при иных условиях. Поскольку персонаж совпадает с более ранним «я» нарратора, ТН и ТП будут различаться гораздо меньше, чем в недиегетическом повествовании. (Недиегетическая ситуация, впрочем, имеется в диегетическом повествовании также и по отношению к третьим лицам.) Признак 3 в диегетической ситуации (т. е. когда речь идет о повествуемом «я», не обозначаемом третьим лицом, как, например, у Цезаря) для различения ТП и ТН полностью отпадает. В лексике и синтаксисе ТП (т. е. текст повествуемого «я») будет отличаться от ТН (текста повествующего «я») не принципиально, а только в зависимости от данной внутренней или внешней ситуации. Оппозиция текстов будет основываться, прежде всего, на тематических и оценочных признаках. Их различительная сила зависит от того, какую дистанцию повествующее «я» соблюдает по отношению к повествуемому «я». Решающее значение имеет при этом не только промежуток времени. В романе «Подросток», где интервал между диегесисом и экзегесисом редуцирован лишь до нескольких месяцев, разыгрывается довольно сильное напряжение между «тогдашним» и «теперешним» «я».

Текстовая интерференция как трансформация текста персонажа

В отличие от нейтрализации оппозиции ТН и ТП текстовая интерференция основывается на разнонаправленности тех признаков, по которым оппозиция не является нейтрализованной. Текстовая интерференция имеется уже тогда, когда в рассматриваемом высказывании повествовательного текста один из признаков отсылает к иному тексту, нежели все остальные признаки. Несобственно-прямая речь основного типа в идеальном виде, т. е. при условии присутствия всех признаков, ни по одному из которых оппозиция ТН и ТП не нейтрализована, выглядит в нашей схеме следующим образом:

Случаи текстовой интерференции были обнаружены уже в античной литературе, в литературе средневековья, в древнефранцузских текстах, в средневерхненемецкой «Песни о Нибелунгах» и в древнерусской «Повести временных лет». Но в этих случаях имеют место лишь отдельные грамматические сокращения при передаче речи без особой эстетической действенности. Текстовая интерференция как сознательно и систематически употребляемый прием, прежде всего несобственно-прямая речь, в западных литературах распространяется только с начала XIX века[186]. В немецкой литературе роман Гёте «Избирательное сродство» (1809) является ранним примером использования этого приема [Паскаль 1977: 11]. В английской литературе первым текстом с систематическим применением текстовой интерференции обычно считается роман «Эмма» Джейн Остин (1816)[187]. В русской литературе эстетическое использование текстовой интерференции начинается в первой трети XIX века. Первым автором, систематически применявшим этот прием, был, по мнению многих исследователей, А. С. Пушкин (ср., напр.: [Волошинов 1929; Бахтин 1934/1935]). Но только в повестях молодого Достоевского текстовая интерференция встречается как преобладающий прием строения текста, применяемый систематически[188]. «Двойник» (1846) натолкнулся в литературной критике на неприятие, так как прием, лежащий в основе, не был понят [Шмид 1973: 92—100]. Во французской литературе аналогичную роль сыграл роман Г. Флобера «Госпожа Бовари» (1857). Непривычное для того времени смешение текстов нарратора и персонажа вызывало впечатление, будто автор высказывает от своего имени грешные мысли прелюбодействующей героини, что возбуждало возмущение современных читателей.