Нарцисс в цепях

— В стае Верна дела идут очень гладко. Он помог мне превратить моих леопардов в настоящий пард.

— Тебе не нужны были Больверк или Гуунлод, чтобы этого добиться. — Взгляд его был очень прям, и я не могла солгать в ответ.

— Я все еще была твоей лупой, хотя и не вервольфом. Самое меньшее, что я могла сделать, — изучить вашу культуру.

Тут он улыбнулся, и улыбка даже дошла до глаз — почти, прогнав выражение потерянности.

— Тебя культура не интересует.

Это меня разозлило:

— А вот и нет, интересует.

Он улыбнулся шире, в глазах заиграл свет, как солнце наполняет небо, выходя из-за края мира.

— Хорошо, тебя интересует культура, но не поэтому ты хотела узнать о Больверке, делателе зла.

Я опустила глаза, несколько смутившись:

— Может быть.

Он коснулся моего лица, повернул его к себе.

— Ты говорила, что не знала про Джейкоба до вашего телефонного разговора.

— Не знала.

— Так зачем ты спрашивала Верна насчет Больверка?

Я посмотрела в эти невозможно карие глаза и сказала правду:

— Потому что ты добр, и честен, и справедлив, и это прекрасные качества для царя, но мир не добр, не честен и не справедлив. Причина, по которой все гладко в стае Верна, по которой все гладко у меня в парде, состоит в том, что и я, и Верн беспощадны, когда это нужно. Я не знаю, сможешь ли ты быть беспощадным, если придется, но думаю, что тебя сломает, если сможешь.

— А если ты будешь беспощадной вместо меня, — сказал он, — у меня внутри тоже что-то сломается. Что-то для меня важное.

Я погладила его волосы, наслаждаясь их густой мягкостью.

— Но не столько сломает, и не так сильно, как если ты будешь делать это сам.

Он медленно кивнул:

— Я знаю, и презираю себя за это.

Наклонившись, я очень нежно поцеловала его в лоб и заговорила, не отрывая губ от его кожи.

— Единственное истинное счастье, Ричард, — это знать, кто ты и что ты, и жить в мире с этим знанием.

Он обвил меня рукой, прижал к себе и сказал прямо в ямку у меня на горле:

— И ты живешь в мире с собой, какая ты есть?

— Я над этим работаю.

Он поцеловал меня в горло, очень осторожно.

— Я тоже.

Я отодвинулась, чтобы видеть его лицо, и его рука вошла в мои волосы, притянула меня к нему. Мы поцеловались сперва осторожно, потом сильнее, губы Ричарда, его язык, его рот зашевелились. Я взяла его лицо в ладони и поцеловала его — впилась поцелуем. Когда я, запыхавшись, отодвинулась, он уже перевернулся и лежал на спине, нагой. При виде выражения моего лица он рассмеялся и притянул меня к себе. Я потеряла сорок пунктов ай-кью и способность рассуждать, когда он развязал на мне халат и я провела руками по длинной линии его тела.

У меня только хватило самообладания сказать:

— Не здесь. У нас публика в гостиной.

Он запустил руку под зеленый атлас лифчика, на спину, притянул меня к себе.

— В этом доме нет места, где они бы нас не услышали и не унюхали.

Я отодвинулась — он не успел меня поцеловать.

— Ну, Ричард, это страшно подняло мне настроение!

Он приподнялся на локте:

— Можем перейти в спальню, если хочешь, но никого мы этим не обманем.

Мне это не понравилось, что явно отразилось у меня на лице, потому что Ричард вытащил руку из-под лифчика и спросил:

— Хочешь прекратить?

Мы еще на самом деле не начали, но я его поняла. Я поглядела в карюю глубину его глаз, провела взглядом по линии скулы, по волосам, упавшим вокруг плеч, сверкающим в свете утра, играющим золотом и медью, по выпуклости мускулистой груди, по соскам, уже темным и твердым, по плоской линии живота с темной тоненькой полоской от пупка до... там кожа была темнее, сочнее, просто нюхом можно было учуять кровь, наполняющую его твердостью. Он был зрелым, как нечто наполненное, готовое взорваться и ожить. Я хотела его коснуться, сжать — о, нежно-нежно!

Лежа на полу, держа руки при себе, я сказала сквозь бьющийся в горле пульс:

— Нет, не хочу.

Его глаза наполнились той жаркой тьмой, какая бывает у мужчин, когда они знают, что сейчас будет. Голос его зазвучал на такой низкой ноте, какая бывает у них, когда возбуждение становится почти невыносимым:

— Здесь или в спальне?

Я сумела оторвать от него взгляд и посмотреть сквозь дверь в гостиную. Нет, мне нужно больше уединения. Пусть они нас слышат, пусть чуют, но хотя бы не видят. Может быть, это лишь иллюзия, но если ничего другого нет, иногда и иллюзия сойдет.

— В спальне.

— Правильный выбор, — сказал он, встал на колени и взял меня за руку, так что, когда он поднялся на ноги, то почти поднял меня. Движение было необычным, и я упала на него. Разницы в росте хватило, чтобы моя рука оказалась у него на бедре, очень близко к еще кое-чему. Меня даже смутило, как мне хочется его потрогать, подержать. Я стала отодвигаться, потому что уже готова была утратить весь декорум и ухватить его прямо тут, в кухне. И вряд ли, если бы я это сделала, мы добрались бы до спальни. А я хотела, чтобы между нами и всеми прочими была дверь.