Нарциссы для Анны

— Ты за мной ухаживаешь? — вкрадчиво спросила она, погладив его красивое мужественное лицо, на котором годы еще не оставили глубоких морщин.

— Я всегда за тобой ухаживал. — В его тоне прозвучал как бы легкий укор.

— Ты хочешь сказать, что я этого не замечала?

— Возможно, я был в этом не слишком искусен, — сказал он. — Или, может, тебя отвлекали другие мысли. — В мягком взгляде его черных глаз не пылало, как прежде, пламя бурной страсти, но в нем светился огонек глубокой и верной любви.

— Да, другие мысли, — согласилась Анна. — Пустые, нелепые порывы.

Они стояли на балконе синей комнаты в Караваджо, и солнце сверкало над желтым лугом нарциссов, тех самых, что сорок лет назад, перед самым ее рождением, велел посадить здесь отец.

— Я очень рада, что ты приехал сюда в день моего рождения, — сказала Анна.

— Я бы не стал тебе докучать, если бы ты хотела побыть одна.

— Ты добрый, Арриго, — взволнованно прошептала она.

— Нет, — с улыбкою возразил он. — Я просто по-прежнему люблю тебя.

Со смерти Чезаре Больдрани прошло уже три месяца. Снег сошел, прошли дожди, и вернулось весеннее солнце, которое заставило распуститься на лугу под балконом нарциссы. Многое изменилось в их жизни за эти три месяца. Их дети, Мария и Филиппо, снова уехали, чтобы продолжить учебу за границей. Министр был вынужден подать в отставку по обвинению в коррупции, но до суда дело не дошло за недостаточностью улик. Только по одному пункту он был совершенно искренен, когда оправдывался в газетах, — его политическая деятельность и в самом деле не принесла ему ни гроша. И это была правда, поскольку те миллиарды, что составили его долю в капиталах Пеннизи, благодаря усилиям Доменико Скальи перекочевали в сейфы «Финмиды». Франко, сын министра, обвиненный в принадлежности к террористической организации, в ожидании лучших времен спешно скрылся за границу. Что же касается Сильвии де Каролис, то, вступив во владение своим миланским домом, она отчаянно пыталась вновь войти в светский круг, но с весьма скромным успехом, поскольку за это время много воды утекло.

И, стоя сейчас на балконе своей виллы в Караваджо перед лугом цветущих нарциссов, который возник здесь накануне ее рождения сорок лет назад, Анна в мыслях своих пыталась примирить прошлое и настоящее.

— Ты думаешь, это еще возможно для нас? — спросила она Арриго.

— Может, я банален, — произнес он задумчиво, — но это зависит от нас самих. Мир нуждается в любви, и она существует не только для юнцов и подростков.

— Значит, не все еще потеряно и для нас, — усмехнулась она.

— Если ты думаешь, что затерянный в океане остров сможет еще раз зазеленеть за одну ночь, то увы… — покачал он головой. — Счастье — это скорее далекая цель, чем реальность. Но и в повседневной жизни есть место для любви. Не той, которая приходит и уходит, а той, что живет день за днем, меняясь со временем, но не умирая.

— Мне нравится слушать тебя, хоть ты и не веришь больше в порывы, — призналась она с легким упреком.

— Нет ничего особенного в этих порывах, — мудро заметил Арриго. — Важнее, пожалуй, открытие нового в нас самих, в нашей повседневности, слишком часто задавленной и забытой.

В комнате у них за спиной стукнула дверь, и вошла Аузония, толкая перед собой столик с накрытым завтраком.

— Доброе утро, — ласково сказала она, — и с днем рождения, моя девочка.

— Спасибо. — Анна обняла Аузонию, и старая экономка вытерла слезы, блеснувшие от волнения у нее на глазах.

— Для тебя есть подарок, — объявила она, показав на сверток, завернутый в золоченую бумагу, что лежал на столике рядом с букетом нарциссов.

— Что это? — с детским любопытством спросила Анна.

— Это подарок твоего отца.

— Моего отца? — удивилась она.

— Да, он вручил мне его прошлой зимой, — объяснила Аузония. — Это было еще до того, как он заболел. «Может быть, меня уже не будет в живых, когда Анне исполнится сорок лет, — сказал он тогда. — Это мой подарок ей ко дню рождения. Не забудь о нем». И, как видишь, я не забыла.

Анне показалось, что вот-вот откроется дверь, и он сам войдет, настолько ясно почувствовала она незримое присутствие отца. Осторожной рукой она развернула сверток. В бархатной шкатулке, обитой изнутри синим атласом, лежала чудесная старинная табакерка из золота, с эмалью и бриллиантами. Анна подняла крышку и увидела сложенную в несколько раз пожелтевшую вырезку из старой газеты, на полях которой решительным почерком старика было написано: Милан. 1914.