Нарты. Эпос осетинского народа

Нартовские сказания, по справедливому замечанию многих исследователей, представляют собой энциклопедию жизни древних осетин. В них с исключительным художественным мастерством и правдивостью отражены хозяйственный и общественный уклад, обычаи и быт, психология и мировоззрение осетин далекого прошлого.

Не подлежит сомнению, что эпос в существенной своей части был создан еще тогда, когда осетины — аланы — были не горными, а степными жителями. Степной ветер веет в сказаниях. Ареной нартовских походов и богатырских подвигов часто является степь.

Наряду со степью в сказаниях часто упоминается и море. С морем и вообще с водной стихией нарты связаны тесными и многообразными узами. Знаменитые нарты-титаны Урызмаг и Хамыц родились от дочери водного владыки Донбетра; могучий Батрадз первые годы жизни проводит в водном царстве, откуда его удается выманить только хитростью.

Есть ли в нартовских сказаниях историческое зерно? Можно ли рассматривать этот эпос, как эпос исторический, или перед нами особая разновидность сказок? Ответить на этот вопрос не так легко. Анализ других мировых эпических памятников показал, что нет эпосов чисто исторических, как нет чисто мифологических или чисто сказочных. Обычно в эпосе наблюдается смешение разнородных элементов: исторических, мифологических, сказочных, обрядово-песенных. Однако уместно поставить вопрос, какой из этих элементов является в нартовском эпосе ведущим, доминантным, какой послужил ядром эпоса, дал первоначальный толчок к эпическому творчеству.

По мнению А. Н. Веселовского, эпическая песня создается «по горячим следам» какого-либо исторического события. В нартовских сказаниях мы этих «горячих следов» не видим. Не видим, может быть, потому, что вообще мало знаем историю алан. Если песня о Роланде, сербские песни о битве на Коссовом поле, эпос о Давиде Сасунском легко связываются с определенными событиями из истории франков, сербов и армян, если многие былинные сюжеты восходят к сюжетам рассказов из русских летописей, то для суждения об историческом или неисторическом характере тех или иных нартовских сказаний мы не имеем пока достаточных данных. Нам кажется, однако, что если бы были обнаружены какие-либо памятники или документы, которые позволили бы с достаточной подробностью установить всю историю алан и скифов, то для объяснения нартовских сюжетов и мотивов это дало бы очень мало материала. В лучшем случае мы обнаружили бы в сказаниях смутный отзвук одного или двух исторических событий, которые, благодаря внесению в повествование элементов фантастики и сказочности, изменены до неузнаваемости. Это наше убеждение основано на том, что нартовский эпос по своему складу и характеру относится к тому более древнему типу сказочно-мифологических эпосов, где всякая историческая конкретность подавляется бурным потоком вымысла, фантазии и символики. Исторические сюжеты уступают место мифологическим и сказочным мотивам, так же как в финской «Калевале», киргизском «Манасе» и др.

Есть все же некоторые исторические события, на которые нартовский эпос откликнулся, хотя опять-таки здесь использована символика. Такова борьба языческих культов с новой, христианской религией. Заключительная борьба двух героев эпоса — Сослана и Батрадза — с небесными силами представляется симолическим изображением борьбы языческого мира с новой религией-победительницей.

Можно было думать, что встречающиеся в сказаниях названия равнин, гор, рек, морей, поселений, а также имена собственные и названия народов позволят определить конкретно-историческую обстановку, в которой жили нартовские герои. Но и эти надежды не оправдываются. Географические и этнические упоминания в эпосе в большинстве сучаев имеют смутный и как бы нарочито нереальный характер. Нельзя не видеть эту нарочитость в таком, например сочетании, как Терк-турк, где Терк — название реки Терека, а турк—название народа турок,— два понятия, никогда не соприкасавшиеся между собой, объединение которых по признаку звукового ассонанса призвано как бы подчеркнуть, что речь идет о чистом вымысле, о фантастическом, нереальном народе. Этой же тенденцией объясняем мы искажения хорошо известных географических названий, когда, например, Хъуымы быдыр ‘Кумская (Пятигорская) равнина’ превращается в Гуымы быдыр; или Сау денджыз ‘Черное море’ — в Саденджыз и т. д. Такие же названия, как Сау хох ‘Черная гора’ или Уас къуыпи ‘Священный холм’, ни о чем не говорят, они не нарушают впечатления сказочной, ирреальной обстановки, в которой действуют герои нартовских сказаний. В эпосе мы не видим стремления локализовать во времени и пространстве происходящие события, наоборот, мы находим в нем очевидное желание завуалировать, лишить всякой реальности арену совершающихся действий[8]. Создавая чудесный, сказочный мир «детей Солнца», творцы эпоса чувствовали, насколько было бы неуместно прикрепить этот идеальный, фантастический мир к обыденным, общеизвестным, лишенным всякой таинственности местам.