Нарты. Эпос осетинского народа

Средь черных гор, куда проникнуть трудно,
Жила в светлице гордая Агунда.
Сайнаг-алдар, алдаров всех сильней,
Души не чаял в дочери своей.
Когда она, неся кувшин из меди,
Шла к роднику, казалось это лебедь
По озеру волшебному плывет,
Чтоб красотою поразить народ.
Сюда, к горе, что называлась Черной,
Шли толпы нартов по тропинкам горным.
Но, гордая душой, на нартов смелых
Красавица Агунда не глядела.
О, сколько было — вспомни молодежь —
В пути воловьих стоптано подошв
У бедных сватов, шедших из селенья,
Чтобы невесте сделать предложенье.
Они лишь время проводили даром,
Пытаясь сватать дочь Сайнаг-алдара.
И Ацамаз — сын славного Уаза—
Ее красой был околдован сразу.
Как опьяненный, целые недели
Играл в лесу на золотой свирели.
Над черною вершиною горы
Светлело небо от его игры.
Он вспоминал, играя, каждый раз,
Как умирал его отец Уаз,
Как завещал ему любовь святую —
Свою свирель, как солнце, золотую.
И вспоминал, как остальным двум братьям
Он уступил все земли без изъятья,
Как уступил богатые стада,
Чтоб овладеть свирелью навсегда.
С тех пор в лесу, среди кремневых скал,
Он на свирели золотой играл.
И вот однажды на скале крутой
Он заиграл, как не играл никто.
Под переливы золотой свирели
В глухом лесу раздались птичьи трели.
Ветвистые рога закинув вверх,
Олени в пляс пустились раньше всех.
За ними следом серн пугливых стаи
Пустились в пляс, над скалами взлетая.
И черные козлы, покинув бор,
Спустились к турам круторогим с гор
И в симд стремительный пустились с ними.
Проворней пляски не было доныне.
Не утерпели зайцы и лисицы
И на полянах начали резвиться,
И понеслись, средь свежих трав мелькая,
Друг друга в легком беге обгоняя.
Играет нарт, пленяет всех игрой.
И звук его свирели золотой
Достиг Полночных гор, в берлогах теплых
Медведей разбудил нерасторопных.
И ничего не оставалось им,
Как заплясать свой неуклюжий симд.
Цветы, что были лучше всех и краше,
Раскрыли солнцу девственные чаши.
Из дальних ульев утренней порою
Летели пчелы к ним жужжащим роем.
И бабочки, вкушая сладкий сок,
Кружась, с цветка порхали на цветок.
И облака, чудесным звукам внемля,
Роняли слезы теплые на землю.
Крутые горы, а за ними море,
Чудесным звукам стали вторить вскоре.
И песни их со звуками свирели
До ледников высоких долетели.
Лед, обогретый вешними лучами,
Вниз устремился бурными ручьями.
В ответ на звуки песни вдохновенной
Агунда, позабыв завет священный,
Отбросила в волненье рукоделье,
Плененная волшебною свирелью.
Подумал Ацамаз: «Что приключилось?
Ужели сердце у нее забилось,
Что вдруг она при белом свете дня
Стоит одна и слушает меня?»
Она ж сказала: «Юноша прекрасный,
Ты душу отдал песне сладкогласной.
Живи на радость матери своей,
Будь вечным светом для ее очей!
О ты, стоящий на скале крутой,
Утешь меня свирелью золотой.
Хочу я ею овладеть навек,
И буду я тогда счастливей всех».
Но нарт влюбленный не ответил деве,
Он о скалу свирель ударил в гневе.
Свирель со стоном жалобным и громким
Мгновенно разлетелась на осколки.
Навек простясь с любимою свирелью,
Домой он шел, шатаясь, как от хмеля.
А гордая красавица Агунда
Спустилась со скалы в одну секунду
И собрала осколки золотые,
Для Ацамаза бедного — святые.
Ударила их войлочною плетью,
Соединила вмиг осколки эти.
Теперь уже красавица Агунда
Одна владела той свирелью чудной.
Закутав в шелк, она ее под утро
Запрятала в ларец из перламутра.
Шел Ацамаз, печалью злой объятый,
В свой дом родной, в селенье славных нартов.
Вдруг видит он Уастырджи и Сафа.
Обрадовался юноша, узнав их.
И видит он, как в тишине звенящей
От их коней исходит свет слепящий.
Два всадника, как будто ждал их пир,
С улыбкою оглядывали мир.
Бештау слева в снеговых сединах,
А впереди — широкая равнина.
Завидя Ацамаза, как пред другом,
Остановили всадники авсургов,
И крикнули они ему, смеясь:
«Куда бредешь ты, славный Ацамаз?
Что так печален? Молви, не тая.
А где свирель волшебная твоя?»
«Да славьтесь вечно, сердцу дорогие,
Надежда нартов, зэды все святые!
О кто пойдет по этим горным скатам,
Любя меня, к Сайнаг-алдару сватом?
О мог бы согласиться ты, скажи,
Быть шафером моим, Уастырджи?
И Сафа шафером иметь мне лестно.
И остается зэдам поднебесным
Всем дружками моей невесты быть.
Тогда б вовеки я не стал тужить».
Ответили ему святые дружно:
«Все сделаем мы для тебя, что нужно.
Ты ж извести друзей своих о том,
Что будем помогать тебе во всем».
И сын Уаза, славный Ацамаз,
Совет их добрый выполнил тотчас.
Через неделю, затаив тревогу,
Он выехал с друзьями в путь-дорогу.
С ним на своем Арфане ехал рядом
Созырко-нарт с открытым, ясным взглядом.
Они неслись, горя от нетерпенья
Вручить друзьям на свадьбу приглашенье.
Дома друзей — в местах непроходимых:
На Уазае — Сафа их любимый,
На Адайхох — Афсати, царь лесной,
Фалвара был за Кариу-горой,
На Уарыпп — Уастырджи священный,
Что в бурке белой ходит неизменно.
Заехали, святых всех уважая,
К владыкам облаков и урожая,
И, к лицам их не подымая глаз,
Сказали им, почтительно склонясь:
«Не огорчите нас своим отказом
Быть дружками на свадьбе Ацамаза».
На сватовство собрались все святые,
И ангелы, и жители земные.
К владыке черных гор спешат недаром,
В обильный дом спешат к Сайнаг-алдару.
Как старший, Сафа шел белобородый,
За младшего — Афсати благородный.
На удилах лучи горят златые,
И совещаются в пути святые:
«Коль и теперь Сайнаг-алдар упрямый
Отказ пошлет уклончиво иль прямо,
Что нам тогда указано судьбой?
Без девушки уедем ли домой?»
Ответил так Уастырджи священный,
Что в бурке белой ходит неизменно:
«Я, шафер сына славного Уаза,
Скажу вам прямо: если только сразу
Сайнаг-алдар на просьбу «да» нам скажет,
То хорошо, а если он откажет,
Упрется, станет нам противоречить
И дочери он не пойдет навстречу,
Не станем слушать мы его речей,
Пусть он простится с дочерью своей».
«Но ведь скала, — сказал тогда Афсати, —
Так высока, что сил у нас не хватит
Красавицу похитить у отца.
К скале с какого подойти конца?»
А Сафа так владыке облаков
Сказал: «Прошу, не будь ко мне суров.
Дай облачко одно мне покрупнее,
И мы тогда увидим, кто сильнее:
Сайнаг-алдар надменный или я,
Скала стальная или мощь моя.
Я слов на ветер не бросаю даром.
И увезем мы дочь Сайнаг-алдара».
Афсати быстроногий, царь лесной,
Уже земли не чуял под собой:
«Мужчиною всегда во всем быть надо,
Я сам оленей отберу от стада,
В серебряную их впрягу телегу,
Удобную для быстрого побега».
«А я, — промолвил добрый зэд полей, —
Тогда вперед помчусь стрелы быстрей
И буду вам указывать дорогу,
Чтоб вы забыли про свою тревогу».
Фалвара мудрый так сказал тогда:
«Я предоставлю вам свои стада».
Так, не заметив, как мелькнули дни,
К скале стальной приблизились они
И соскочили радостно с коней
Под черной грушей, средь густых ветвей.
И бурки, что белей снегов пушистых,
Уже лежали на траве душистой.
Расположились дружки на просторе;
Играет ветр прядями их бород.
От старого алдара вышло двое,
Чтоб, как гостей, приветствовать героев.
Гостей хозяин встретил на пороге,
Почтительный, но сдержанный и строгий.
Он — с тонким станом и широкоплечий,
В прекрасной шубе из отборной шерсти,
В руках его серебряная палка.
«Прошу вас в дом. Для вас добра не жалко.
Должно быть, утомились вы в пути?»
И просит он их в горницу войти.
Уастырджи и Сафа, как все гости,
Садятся на диван слоновой кости
И дело начинают излагать:
«О ты, который может все понять,
Чье сердце — клад, чьи мысли глубоки.
Мы, сваты, просим у тебя руки
Красавицы твоей для Ацамаза,
Для сына достославного Уаза.
У сватов долг висит ведь на плечах,
Святая правда в искренних речах.
Никто не вымолвит плохого слова
О сыне нарта нашего родного.
Уаз был лучшим и храбрейшим нартом,
И сын его — из молодежи знатной,
Он на свирели лучше всех играет,
И баранту свою он охраняет,
Он каждому из нас, как брат родной,
С широкой благородною душой.
Ты милость нам большую оказал бы,
Когда просящему не отказал бы».
«О знатные и дорогие гости,
На прошлое мне стоит взгляд лишь бросить,
Чтоб вам сказать: сегодня лучший день,
Его вовеки не коснется тень.
Как вам угодно действуйте. На речи
Столь справедливые как я отвечу?
Но вы поймите. Именем святого
Прошу взглянуть на старика больного.
Нет у меня и тени прежней силы,
Я подошел к преддверию могилы,
Зима моя меня сразила сразу,
Размякли кости, помутнел мой разум.
К могиле темной приближаюсь я,
Мне заменяет солнце дочь моя.
Скажите, сваты, правду до конца,
Как ей покинуть бедного отца?
И очень молода она к тому же,
Чтоб думать ей о свадьбе и о муже».
Святые не ответили ни слова
На речь отца и в путь собрались снова.
Хоть речь его казалась им жестокой,
Они ушли, не высказав упрека.
С бровями в стрелку, стройная Агунда
Отца спросила об ответе мудром.
Узнав, что он отказом им ответил,
От ярости забыла все на свете.
Нахмурив брови, вышла из светлицы,
Была подобна разъяренной львице.
Сказал отец, увидя этот гнев:
«Да ты упрямей всех упрямых дев
И, видно, полюбила молодца,
Коль позабыла бедного отца.
Его свирель тебя навек пленила,
Еще сильней певца ты полюбила.
Не зря осколки золотой свирели,
Что при паденье жалобно звенели,
Запрятала ты в свадебный сундук
От черных глаз и посторонних рук».
Когда вторично появились сваты,
Прося за Ацамаза, как за брата,
Сайнаг-алдар уже не возражал
И дочери благословенье дал.
Послал гонцов он к нартскому народу,
Звал молодых и звал седобородых,
Чтоб чашу ронга поднести к устам.
Но вот расселись гости по местам.
Был мудрый Сафа с белой бородою
Единодушно выбран тамадою.
Напитков было больше, чем воды,
А кушаний несчетные ряды.
И тура рог для них бокалом был,
Не отрываясь, каждый брагу пил.
Ломились фынги от оленьих туш,
Ешь сколько хочешь, достославный муж!
Но нет у них веселья кутежей,
И вместо песен слышен лязг ножей;
А сердце сытого взывает к песне.
Тогда Сайнаг, что всех владык известней,
Решился Ацамазу так сказать:
«Что ж не играешь, мой почтенный зять,
Ты на свирели звучной и прекрасной,
Что овладела девой полновластно?»
И Ацамаз, томясь, с душевным жаром
Осмелился сказать Сайнаг-алдару:
«Давно уже забыл я эти трели,
Свою игру на золотой свирели.
Свирель свою в каком-то злом угаре
В тот грустный день я о скалу ударил.
На мелкие куски она сломалась».
Тогда Агунда тихо засмеялась
И тотчас принесла свирель, ликуя,
Свирель, вдвойне для сердца дорогую.
И вновь раздались звуки песен разных,
У молчаливых был язык развязан.
И, как обычно на пирах веселых,
Бывающих нередко в нартских селах,
У круглых фынгов кушаний отведав,
В ладоши гости хлопали победно.
И начал танцевать один из младших
Особый танец на заздравной чаше.
Ковер цветной был постлан во дворе.
Все отличались в плясках и в игре.
И длились эти танцы и игра
С утра до ночи, с ночи до утра.
Когда же стол покинули, то скоро
Живою цепью двинулись за горы.
А дружки свадебные Ацамаза
Ведут невесту в золоте, в алмазах,
Несут с собою множество добра.
Коляска вылита из серебра,
Ее везут рогатых семь оленей,
Что дал Афсати из своих владений.
А дальше едет семь повозок чудных,
В них впряжены выносливые зубры.
Они везут приданое невесты
В ущелье тесном, среди гор отвесных.
Был шафером Уастырджи святой,
Нарт Урызмаг по старшинству — второй,
А мудрый Сафа, озаренный солнцем,
Летел вперед. Он был знаменоносцем.
На скакуне — владыка облаков.
Как гром небесный — цоканье подков,
Как молнии — блеск смертоносных копий,
А след копыт — бесчисленные топи.
Мужи, известные своей отвагой,
В селенье нартов дочь везут Сайнага.
Приехав в дом невестою желанной,
Она склонилась молча пред Сатаной.
И начался у нартов снова пир,
Веселье, танцы, праздник на весь мир.