Нарушай правила

– Ты так говоришь, как будто знакома со старой ведьмой, – говорит он, открывая контейнер с печеньем из кэроба, которое принесла Бри. Откусив от одного, он морщится, будто печенье сделано из черт знает чего. – Ты ничего о ней не знаешь. Прочитала письмо и подумала: бедная старенькая дама заслужила свое последнее желание. Черта с два.

– И ты без зазрения совести лишаешь пожилую даму последнего желания? Какой же ты, Дерек, бессердечный.

Он протягивает мне контейнер с печеньем.

– Хочешь попробовать? Предупреждаю, вкус, как если смешать картон с глиной.

– Хватит менять тему, Дерек.

Лично я, прочитав бабушкино письмо, заплакала. В моей семье никто так не хочет побыть со мной, как бабушка Дерека – с ним.

Мы уже в «берлоге». У одной стены выстроились коробки, у другой – чемоданы и остальные вещи Дерека. Сам он изо всех сил старается не обращать внимания на конверт, лежащий на коробке. Туда его положила я – пусть все-таки прочитает.

– Когда я сказал, что хочу видеть тебя такой, как раньше, то не имел в виду надоедливую Эштин. Я хотел видеть Эштин, которая сортирует «Скитлс», запихивает пакет со льдом мне в трусы и не страдает по придурку-бойфренду, потому что он оставил ее…

– Для справки, я не страдаю по Лэндону.

Дерек корчит рожу.

– Как скажешь, Эштин.

– Если мне запрещается заводить разговор о твоей бабушке, то тебе запрещается говорит о Лэндоне. – То, что Лэндон в отместку команде будет играть за Фэрфилд, я Дереку не говорю.

– Идет.

– Идет. Но тебе все равно надо прочитать письмо. – Я выхожу из комнаты.

– А Лэндон все равно придурок, – кричит он мне вслед.

Глава 25 Дерек

ЗАКРЫВ ЗА НЕЙ ДВЕРЬ, я останавливаю взгляд на конверте. Вчера утром так и подмывало прочесть, сжечь и забыть навсегда. Но я этого не сделал. Просто целую вечность неотрывно смотрел на проклятое письмо. Эштин хочет, чтобы я прочитал письмо, а Фалькор спокойно наблюдает, как я на него просто смотрю.

– Фалькор, лови! – Я швыряю ему конверт, как фрисби.

Пес дает конверту приземлиться в нескольких сантиметрах от его вытянутых лап. Наверное, это самая бесполезная собака на свете. Эштин упрекнула, что я боюсь читать письмо. Я не боюсь. Боялся потерять маму. В тот день, когда она, посадив меня рядом, сообщила, что у нее рак, испугался. После этого не было ни одного дня, чтобы не боялся. Когда анализ показал низкое содержание форменных элементов крови, подумал, что это конец. Когда у нее после химиотерапии кружилась голова и подступала тошнота, это пугало. Когда начали выпадать волосы и она стала очень хрупкой, ничем не мог ей помочь. Когда в больнице держал ее слабую руку и от нее осталась одна оболочка, был уничтожен.

Я уж точно не боюсь прочесть письмо от бабушки, совершенно чужого мне человека. Ну давай уже, читай. Взяв конверт, я сажусь на кровать и открываю его. Письмо написано на толстой розовой бумаге для открыток, на которой красуется золотое тиснение с инициалами бабушки. Думаю, на бумагу прыснули духами, потому что пахнет женщиной. Просто чтобы больше не слушать, как Эштин пристает ко мне, я разворачиваю письмо и читаю.

Мой дорогой Дерек!

Пишу тебе это письмо с тяжелым сердцем. Мне только что поставили диагноз, и я вспоминаю ошибки, которые совершила за свою жизнь. Есть вещи, которые я хотела бы исправить перед неминуемой смертью. Так как ты у меня единственный внук, после моей процедуры, назначенной на двадцатое июня, нам совершенно необходимо встретиться. Это мое последнее предсмертное желание. Есть вещи, которых ты не знаешь, но которые тебе следует знать, которые ты ДОЛЖЕН знать.

С вечной любовью, Элизабет Уортингтон (твоя бабушка)

Эштин права… бабушка умирает. Не написала, какой диагноз. В голове крутятся варианты. Раз не написала, наверное, что-то плохое. Может, рак легких, как у мамы. Моя мама попала в число тех несчастных, кто заболел раком легких, не куря ни дня за всю жизнь. Виной тому, видимо, наследственность и окружающая среда. А может, у бабушки рак поджелудочной железы – это вообще смертный приговор в любом случае. Или какая-то ужасная изнурительная болезнь, о которой даже упомянуть страшно. Черт, теперь я уже не могу об этом не думать.

Любой тинейджер на моем месте уже садился бы в самолет, бросившись к постели больной бабушки. Но у этих тинейджеров бабушка не Элизабет Уортингтон, известная своим общественным статусом и считающая его достойным восхищения и воодушевления. Теперь-то она поняла, что кровь в ее жилах не голубого цвета и что здоровье ни за какие деньги не купишь.