Нарушая правила (СИ)

Я вытаскиваю руку из-под его футболки и поворачиваюсь на спину, задевая плечом стену.

— Вот так сразу?

— А чего ждать? — Тим снова опускается на подушку и жестом собственника перекидывает через меня руку. — Завтра заедем за твоими вещами и все.

— Нет, не все, — твердо говорю я.

— Ладно. Что не так? — ощущаю, как Тим напрягается.

— Не знаю, что сказать.

— Ну ты напрягись, — настаивает парень.

Я медленно выдыхаю. Не хочу с ним больше ругаться и что-то выяснять.

— Знаешь, как я себя чувствовала, когда ты меня выгнал?

— Я тебя не выгонял, — Тим трясёт головой. — Я пытался оградить тебя от последствий общения со мной.

— Но я-то этого не знала, — напоминаю ему. — И мало ли что может случиться. Я все еще не нравлюсь твоей маме.

Тим усмехается.

— Моей маме мало кто нравится.

— Давай не будем торопиться? — предлагаю я.

— Выходи за меня, — одновременно со мной говорит Чемезов.

— Чего? — я давлюсь воздухом.

Он шутит. Я знаю, что шутит.

— Давай поженимся, — спокойно повторяет Тим. — Это же лучший выход.

— Ты прикалываешься?

— В смысле? Я тебе на полном серьезе говорю, выходи за меня замуж, — довольно громко и нетерпеливо объясняет Тим.

— А вот если я сейчас возьму и соглашусь? — поддразниваю его.

— Ну да, я на это очень рассчитываю, — Тим легонько толкает меня локтем в бок.

О, блин, он не шутит.

— Ты все вопросы в жизни так решаешь? С кондачка, — говорю я немного нравоучительно.

— Без понятия. Я раньше ещё никого замуж не звал, — вздыхает Тим. Он приподнимается и подпирает голову рукой. — Дин, это не прикол. — Смотрит на меня. — Зато ни моя мать, ни твой брат нам больше ничего не смогут предъявить.

Кусая нижнюю губу, я спрашиваю:

— Так это из-за них?

— Нет. Это не из-за них. Это из-за нас.

Тим берет меня за руку и начинает рисовать на ней круги большим пальцем — медленно и нежно. По мне тут же пробегают мурашки, а сердце подпрыгивает от волнения.

Не могу объяснить свое состояние. Конечно я в приятном шоке от того, что мой любимый человек предлагает мне руку и сердце, но все как-то быстро случилось. Вы не находите? Вчера мы еще даже не разговаривали, а сегодня лежим в моей постели и обсуждаем женитьбу.

Да ну нафиг.

— Ясно, — пытаюсь как можно тактичнее съехать с темы.

— Это твой ответ? — бурчит Тим.

— Я… Я же не должна отвечать прямо сейчас? А что будет, если мы не уживемся? Ну так бывает, — вспоминаю историю, которую рассказала мне Светлана. — Женятся по молодости, а через год разбегаются.

— Я больше не собираюсь с тобой разбегаться. Ты собираешься?

От его слов у меня опять екает сердце, я начинаю представлять нашу семейную жизнь, а потом, зажмурившись, качаю головой.

— Тим, это же полный бред!

Я отворачиваюсь от него.

— Ну нифига себе заявочка! — Тим касается моего плеча. — Дин, повернись.

— Давай не сейчас? — я оглядываюсь.

Тим отвечает не сразу.

— Ладно, — вздыхает он наконец. — Но обещай, что ты подумаешь. Свое предложение я озвучил, — по голосу понятно, что я уязвила его самолюбие.

Я снова к нему поворачиваюсь.

— Хорошо, — и в знак примирения лезу целоваться.

Перед тем, как заснуть, мы очень долго разговариваем. И от обычных тем про то, кто как сдавал сессию, с кем и где провел Новый год, переходим к более серьезным. Тим говорит о своем детстве, разводе родителей и в свойственной ему шутовской манере придуряется, рассказывая о жизни в доме отчима. Он перечисляет свои художества и даже смеется. А мне, если честно, совсем не смешно. В какой-то момент Тим тоже умолкает. Его грудь поднимается в тяжёлом вдохе, и я понимаю, что он прячет за всем этим ералашем.

И чтобы протянуть ему руку и свою душу, тихо начинаю рассказывать:

— Мою маму машина сбила. Может, когда в деревню заезжал, на столбе видел венок перед зеброй? — спрашиваю я.

— Нет, уже темно было, не обратил внимания.

— Вот и тогда было темно. Мама фельдшером работала, как раз с патронажа шла. Вот ее прямо там… Пешеходный переход уже потом сделали. Но маме это уже не помогло. И ведь мы даже не знаем… Тот, кто ее сбил, просто уехал. Очевидцев не было. Федеральная трасса — пойди разыщи кого.

— Надеюсь, этого урода жизнь наказала, — говорит Тим напряженным голосом. — Сколько тебе тогда было?

— Четыре года.

Я слышу, как он сглатывает вставший в горле комок.

— Это жесть, конечно.

— Да, папа нас один воспитывал, а потом и папу посадили.

— Он после матери таким стал? — меня настораживает странная интонация Тима.

— Каким — таким?

— Ну… ты только не злись, мне мать еще тогда рассказала, что он сделал с тем парнем. Что тот оглох… и все такое.

— Это же неправда! — протестую я. — Это неправда, — повторяю уже тише. — Костя мне говорил, что папу нарочно упекли. Тот, якобы, — я рисую в воздухе кавычки, — пострадавший был какой то шишкой или чьим-то там родственником. Вот папе и впаяли по полной.

— Да? Ничего себе, — удивляется Тим. — Ты к нему ездила?

— В тюрьму? — догадываюсь я. — Нет. Он нам не разрешает. Костя правда пытался сначала. Но папа ему сказал, что это не пионерский лагерь, и запретил его навещать.

— Так это вы сколько не виделись?