Нарушитель границы

И я наяривал: под изморось и запах сероводорода. Под ритмичный камнепад. Просто и жестко. Пытаясь отделаться от ощущения угрозы, которая когтисто сводила спину. Голова ее моталась между моими упертыми ладонями. Подступала пора задуматься, в каком направлении эякулировать, тем более, что голова ее вдруг замоталась между моими упертыми ладонями, но разрешиться было нам не суждено: лаковые туфли ее сверкнули, девушка подо мной зажмурилась, лицо, кстати, было вполне милым, только каблучок вдруг полоснул мне по щеке. Сильный свет фонаря нас исчертил зигзагами, одновременно зычно крикнули:

— Не положено, граждане отдыхающие!

Вдоль прибоя шел патруль.

— Завидно, что ли?

— Не пререкайтесь, гражданка! Граница священна, а вы тут, понимаешь…

— А мы не на границе! Мы на пляже.

— Па-прошу освободить! — взял тоном выше голос. — Пляж, он утром будет, а сейчас здесь погранзона Союза ССР. Тем временем застегнувшись:

— Ладно, — сказал я, — Тома. Пойдем…

По непрочной железной лесенке мы поднялись на эспланаду набережной, под матовым фонарем сели на скамейку. При этом я поморщился, что не ускользнуло от внимания:

— Болят?

— Терпимо.

— Ой, это вредно для мужчин… Возражать не стал. Она понизила голос:

— Может, я… вручную?

— Здесь?

— Ну, отойдем, где потемней?

Заманчиво, конечно, было, но трудовую руку познать мне не довелось. На свет фонарей возникла растрепанная голова ее подруги, которая поднялась на парапет и спрыгнула на набережную. С туфлями в руке. За ней появился Ярик. На ходу они разделились, чтобы на скамье не оказаться рядом. Сели по обе стороны от нас и закурили. Мрачно. Несмотря на грохот моря, давила духота, перенасыщенная ароматами магнолий.

— Да, — сказал я. — Не дотянул он до посадочных огней…

Ярик не засмеялся. Подруги тоже не склонны были к юмору.

— Так чего? — спросила моя.

— Чего? — ответила его. — Накрылся вечерок. Вот что бывает, когда веришь песням типа «Не спеши, когда глаза в глаза». Моя надежды не оставляла:

— А если к нам?

— А утром нас хозяйка выгонит?

— Злая? — спросил я.

— Сколопендра!

— Может, — сказал я, — на лоно природы?

Зевка своего Ярик не сдержал.

— В России, — сказала моя, отстреливая окурок, — проблем бы не было. А здесь… ты ж понимаешь. Фауна не способствует. Еще укусит кто-нибудь.

— Гроза, к тому же, будет. Смотри, как мечет мошкара… Нет, ребята. Накрылся вечерок, и тут уж ничего, ребята, не попишешь. Пошли, Тамар.

— Неспетая песня моя, — пожал я крепкую девичью руку.

— Чего ты? Завтра допоем!

Условившись о свидании наутро, вот под этим же, ребята, фонарем, подруги канули в забвение.

— Ух, — оживился Ярик. — Наконец-то! Зеленым фуражкам спасибо, не то бы изнасиловала. Мало, что примитивная, еще и наглая. А твоя?

— Тоже не интеллектуалка, но, — почувствовал я потребность оправдаться, — писатель должен быть всеядным.

— Ты так считаешь? Тогда возьми вот… — Вытащил из заднего кармана и сунул то, что оказалось нездешним, запечатанным в фольгу презервативом. — Берибери. Советую, как сын врача. Я отклонил:

— Оставь себе. Вдруг Цирцея в пути обольстит.

— Не обольстит. — Он швырнул квадратик в урну и поднялся. — И вообще я к женщинам довольно равнодушен.

— Неразбуженная натура?

— Видишь ли, — ответил он серьезно. — Был у меня тяжелый опыт. В тринадцать лет… — С кем же это? Мы дошли до подножия лестницы, которая поднималась в город, величественно белея в листве всеми своими маршами и площадками.

— Не могу сказать, — ответил он. И добавил, почему-то по-немецки:

— Das Geheimnis.

— Что значит?

— То и значит… — Немецкой бонны не было.

— А у меня тем более. Сам всё у себя в Сибири, сам… Мы поднялись на первую площадку. Одуряюще пахло цветами. Я поднял голову, на лоб упала тяжелая капля. Сразу за этим черное небо разверзлось со страшным грохотом. Мы было припустили, но через два марша, мокрые до нитки, захлюпали в нормальном темпе. Лило так, что можно было захлебнуться. Трудно было идти. Навстречу по ступеням бурлила вода. Я выхватил из водопада сбитую магнолию. Отлепил рубашку и спрятал цветок за пазуху. Лестница кончилась, наконец. Высоко над нами листва издавала незнакомые звуки — гулкие, жесткие, субтропические.

* * *

Он вынул ключ и открыл дверь. Он снимал терраску на сваях в нижней части города, недалеко от морвокзала. С отдельным входом, к которому мы долго пробирались под дождем сквозь лабиринт хибар и хижин. Не зажигая света, разделись, выжали на двор одежду, разложили на половицах под раскладушкой намокшие деньги, паспорта и магнолию, которую я донес.

— Шоколадку хочешь?

— Экономь.

— Да слишком много закупил.

— Давай… Он разломил в фольге.

Мы стояли, голые, перед открытой дверью и, глядя на завесу дождя, жевали сладкую горечь.

— Занимай раскладушку.

— А ты?

— В лодку лягу. Он вывалил из рюкзака груду резины. Насос всхрапывал так, что в переборку постучали.

— Немцы, — объяснил он мне соседей. — Даже на курорте режим свой соблюдают.

— Из Дойче Демократише?

— Из Казахстана. Те в гостинице «Рица» живут…