Нарушитель границы

С деликатной настойчивостью «наши» немцы постучали еще раз, но мы, меняясь, докачали. Повернуться на терраске стало невозможно. Я похлопал по надутой резине. Было туго и прочно. Воняло синтетикой.

— Хипалон, — сказал он с гордостью.

— От слова хиппи? — Голым задом я отсел на алюминиевые трубки, пружины и брезент. — Слушай. Давай все к черту переиграем, а?

— То есть?

— Совершим круиз до Батуми. На обратном пути сойдем в Сухуми. Посетим этот хваленый обезьяний питомник. Дачу Сталина в Пицунде. Сьездим в самшитовый заповедник, на Ахун-гору, и еще выше — на озеро Рицу. Вернемся по Военно-Грузинской дороге и выкрадем Динку.

— А потом?

— А потом загуляем.

— А после?

— Вернемся в МГУ. Пять лет учебы впереди и вся оставшаяся жизнь. Ярик? Мы же ничего еще не знаем! Страны, которая досталась. Одной шестой… Твой выбор, — сказал я, — кажется мне преждевременным. Даже в случае удачи до конца жизни у тебя на этом месте будет «белое пятно».

— Об этой стране я знаю всё, — отрезал Ярик.

— Вот так, да?

— Да! Знаю предел ее падения, и этого достаточно. Что же касается пейзажей, тут я равнодушен. И потом вовсе не «до конца жизни». Я вернусь.

— Нет, — покачал я головой. — Никогда.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что в одном они, мне кажется, правы.

— Это в чем же?

— В том, что коммунизм непобедим. Он швырнул в меня чем-то, что оказалось мотком нейлонового троса. Для альпинистов штука. С железными защелками. — Лучшее средство от пессимизма, — сказал он. — Петлю сам сделаешь или помочь? Я отбросил моток. От удара в дощатую стену терраска сотряслась, а вслед за этим снова постучали.

— А вы заткнитесь там, капитулянты. Энтшульдигунг! И гуте нахт! — Растянувшись в надувном своем ложе, он стал высвистывать нечто воинственное. Потом и запел: Wenn die Soldaten durch die Stadt marschieren…

— He дразни. Они тут не при чем. Он перестал. — Ты прав. Никто тут ни при чем. Особенно, геноссе из Казахстана… Выпить хочешь?

— А есть? Перегнувшись за борт, он нашарил бутылку и вытащил зубами пробку. — Стаканов, правда, нет…

Я глотнул из горлышка.

— Неплохое вино.

— Еще бы! Крымское марочное. «Черный доктор».

— «Черный»?

— Так называется. Примем без объяснений. Примешь? Я снова взял бутылку, приподнялся на локте.

— Пей-пей, — сказал он. — Хорошо, как превентивная мера. Черный Док нас вылечит.

— Думаешь?

— От всех болезней. — Он взял бутылку. — Не только от простуды. Верно ведь, Док? От коммунизма тоже. Только он и сможет — черный.

— И где ты его найдешь?

— Да уж не в Африке…

— В Доминиканской республике?

— Где-нибудь да найду. А ты, наверно, в чехов веришь? В социализм «с лицом»?

— Не знаю… Не особенно. Дед мой до октября семнадцатого, — сказал я, — у Милюкова в партии был. В «конституционно-демократической».

— А после октября?

— А после говорили так: «Кадет — на палочку надет». Подразумевая штык.

— Вот видишь. А говоришь… Нет, друг. Клин клином вышибают, а Зло — еще большим. Вселенским, в данном случае. Еще?

— Воздержусь.

— Тогда, с твоего позволения, добью. «Черного доктора» — за черную реакцию! Я лежал — руки под затылок. Тенькая квадратиками стекол, дождь плотно колотил по нашей крыше, низкой и косой. Кое-где просачивалось. Ярик чертыхнулся, сел, вытащил из рюкзака и накрыл себя с лодкой чем-то вроде плащ-палатки — так зазвучали капли на этом материале, который наутро оказался камуфляжной простыней цвета морской волны. Накрываться чтоб — на случай встречных судов и вертолетов.

— Можешь не верить, — сказал он. — Но я вернусь. Обязательно.

— В составе Waffen-SS? Он засмеялся. — А это как удастся… Там видно будет. Может быть, и в индивидуальном порядке. Мы еще встретимся, увидишь. Вдруг сяду напротив тебя в метро. На улице попрошу прикурить. Ты дашь мне огня, но меня не узнаешь. Меня невозможно будет узнать. Только кумач вокруг, он станет интенсивным. Он станет, как запекшаяся кровь, и вдруг — настанет день — он обернется черным. И ты поймешь, что это — я.

— Ладно! — отозвался я, отворачиваясь к стене. — Спать давай, романтик. Компас у тебя, я вижу, есть.

— Есть все, что нужно. В крайнем случае, по звездам доберусь.

— Ага, — сказал я. — По Кремлевским. До лагерей особо строгого режима…

Он залился смехом:

— В отличие от вас, милорд, я — оптимист. Две пары весел, между прочим.

— Да?

— Угу. Наручные и складные алюминиевые. Знаешь, как дали бы в четыре руки?

* * *

Из репродуктора на морвокзале неслась песня, которая до этого момента всегда казалась мне тупой:

Как провожают пароходы?
Совсем не так, как поезда.
Морские медленные воды —
Не то, что рельсы в два ряда.
Как ни суди, волнений больше,
Ведь ты уже не на земле…