Нас больше нет

Женя смотрел на нее со смесью ужаса и изумления. О, как он желал бы не ведать истины! Но как хотел ее узнать…

– Все эти годы я пыталась разобраться в себе. Бросалась в бой, пыталась спасти моих друзей, тех, кто был мне дорог, раз за разом падала, ошибалась и снова поднималась. Я проклинаю тот день, когда мы нашли пластохинон в разрушенной лаборатории Ольги Кругликовой. Если бы в тот день он достался полковнику и Геннадию, все было бы совсем иначе. Мы бы просто умерли от лучевой болезни, и это стало бы великим милосердием. Хотя бы по отношению ко мне и Григорию Николаевичу Кошкину, первому начальнику бункера в Раменках. Но нет. Двадцать лет мы существовали относительно безбедно. Опять же, за исключением меня. Я несла груз непосильной тайны и в какой-то момент сломалась под этой ношей. Пластохинон кончился. Мои дети мутировали, мне удалось добраться до Мытищ, родить сына, и только тогда зверь в сознании взял верх. О, это было высшее счастье – никакой ответственности, никаких мыслей и чувств, все примитивно просто, на инстинктах. Какое разочарование ждало меня впереди! Доктору Менгеле удалось вернуть мне рассудок и горькую память, все то, что так хотелось забыть. В какой-то момент я убедила себя, что наше сотрудничество – это шанс спасти все человечество. Я уверовала в эс-кей-кью и обещала во всем помогать Рябушеву. Тогда же мне пришлось первый раз за долгие годы переступить через себя вновь – я отдала тебя на растерзание, обвинила в поджоге, предала, хотя обещала сберечь. Это было больно. Ты искренне мне нравишься, Женя, и каждая твоя пролитая слеза была для меня пыткой. Разве есть наказание страшнее, чем быть виноватой? Разве чужая боль – не страшная кара? Прости меня, если сможешь, отпусти мне грехи. Полковник сказал мне, что я убиваю только тех, кого мне жалко. Палачу не место среди людей, а я – убийца. Те, кто подписывает расстрельные списки, куда благороднее, чем я, лишающая жизни людей из благих побуждений. Те хотя бы были честными. А мне трудно объяснить даже самой себе, что мною движет. Ты хочешь знать, зачем я взорвала бункер? Эксперименты полковника – фальшь и обман. Человечеству не место на поверхности. Чтобы мир мог возродиться, нужно убрать с лица земли лишай под названием человек. Полковник желал разделить общество на лучших и худших, чтобы одни правили, а другие служили, но кто знает, где добро, а где зло? Я считаю, что ты, единственный из всех нас, не был сволочью, а Рябушев с упорством, достойным лучшего применения, пытался свести с тобой счеты чисто из личной неприязни. И кто из нас прав? В убежище военных у власти оказались подлецы и негодяи. Они творили страшные вещи – по нашим меркам, – но оказывали, по их мнению, великую милость якобы плохим и слабым, оставляя их в живых. Есть вещи хуже смерти, в этом вы с Алексеем были правы. Но сама по себе смерть – это освобождение. Я казнила палачей и дала свободу несчастным, страдавшим под гнетом рабства. Люди рано или поздно вымрут сами, от болезней и нехватки ресурсов, но это будет долгий и мучительный конец, а так… Многие умерли во сне, даже не осознав, что это все. Я не верю в рай и ад, в циклы перерождения, их просто больше нет. Зато они наконец-то свободны.

Женя смотрел на женщину со странной смесью отвращения и восторга во взгляде.

– Ты – сумасшедшая, – наконец, выговорил он. – Такая же сумасшедшая фанатичка, как полковник и Доктор Менгеле. Одним махом убила почти двести человек! Такого размаха даже у Рябушева не было! И опять огонь…

На мгновение он забыл о боли, потрясенный, переполненный противоречивыми чувствами.

– Огонь очищает. А серийные маньяки не меняют почерка. А кто я, как не убийца? Ты считаешь меня отбросом общества, – невесело вздохнула Марина, накидывая ему на плечи свою куртку. Она стояла на ветру в одной рубашке, хрупкая, маленькая, но очень сильная женщина.

– Нет. Я считаю, что ты пережила слишком много ударов судьбы. Ты мне дорога, Марина. И я счастлив, что судьба свела нас с тобой, – устало ответил юноша, изучая каждую ее черту в лучах рассветного солнца, будто пытаясь вобрать в себя и сохранить в душе ее образ. – Ты ведь убьешь меня, верно? Окажи и мне милосердие, слишком больно терпеть дальше.

Алексеева внимательно посмотрела на него, тряхнула короткими волосами.