Нас было трое

Ругательство вылетает из ее рта, а щеки жжет у меня. Это так ужасно… волнительно и… захватывающе. То, как она ругается, и насколько гармонично при этом смотрится. Сквернословие в нашем доме всегда было под запретом, но у меня мурашки бегут по коже, потому что я вдруг осознаю, что хочу слышать эту гадость из ее уст снова и снова. И сам хочу быть таким же гадко крутым.

— А… — Веду взглядом по гостиной, в панике отыскивая такое место.

— Идем на кухню. — Предлагает Эй Джей по-хозяйски. — Кстати, где она у тебя?

Указываю жестом, и мы идем туда.

— Так. О, неплохо. — Радуется она, распахивая холодильник. — Ты уже завтракал, Майкл?

— А… я? Э… нет.

— Тогда садись, я накрою на стол.

Топчусь на месте, пока гостья достает продукты с разных полок. Жду уточнения — в столовую мне пройти или остаться здесь, чтобы помочь донести тарелки.

— Э-э, ты куда? — Окликает она меня, когда делаю шаг в сторону. — Сюда падай, Майки. Мы просто пожрем, о’кей? Не нужно для меня накрывать в этом траурном зале и тащить на стол лучший мамочкин сервиз, ладно? Просто расслабься.

— Х-хорошо. — Киваю я.

Тяну за спинку стула, и тот громко скрипит по полированной поверхности пола.

— Уоу… — Морщится девчонка, прижимая ухо к плечу, потому что руки ее заняты тарелками.

— Прости… — Мямлю я.

Незаметно, (как мне кажется), вытираю каплю пота со лба. Сажусь, придвигаю стул к столу и громко сглатываю.

— Молока? — Предлагает она.

— Нет, спасибо. — Отказываюсь. Вспоминаю, что мамочки нет дома, и тихо добавляю: — Ненавижу эту гадость.

— Ого. — Гостья замирает и довольно хмыкает. — А у нас с тобой много общего. — Проходится глазами по моему лицу, затем по фигуре. — Намного больше, чем может показаться… на первый взгляд.

— Спасибо.

Она улыбается, берет нож, режет хлеб и мясо.

Я наблюдаю. Я ослеплен ее улыбкой. Она кажется такой искренней, поэтому мне, наконец, удается немного расслабиться. И, надо признать, так легко и хорошо мне бывает только с Джимми.

— Держи. — Эй Джей с грохотом ставит передо мной тарелки с сэндвичами.

Разглядываю толстые куски бекона и говядины, зажатые между треугольничками хлеба, зеленью и дольками томатов. Они такие не совершенные. Все разной толщины, кривые. Но от этого, почему-то, не менее прекрасные. Возможно, со мной что-то не то происходит, но, кажется, все, к чему эта девчонка не прикоснется, становится лучше.

— Так… почему ты зовешь себя Эй Джей? — Решаюсь задать вопрос. — Я слышал, как твой отец называл тебя Элис.

Она садится напротив меня и ставит на стол банку с арахисовым маслом.

— А почему ты носишь эти стремные шмотки? А? — Кладет локти на стол и упирается подбородком в кулачки. — Вот точно в такой же рубашке моего деда хоронили. Зуб даю. А брюки… — Приподнимается, чтобы взглянуть на мои ноги через стол. — Парень, должна тебя огорчить. Фасончик у них такой, будто ты кучу наложил, сечешь?

Меня бросает в жар.

— Мама говорит, это классика… Аккуратно, элегантно, практично. Еще она никогда не выходит из моды. — Заливаюсь краской.

— Тебя обманули.

— Но мама…

— А ты за мамкину сиську до старости собрался держаться? — Усмехается она.

Зачерпывает арахисовое масло указательным пальцем и слизывает языком.

— Я не… — У меня дыхание перехватывает, когда ее язык прячется меж пухлых розовых губ.

— А завтра она тебе невесту выберет. Из своих. Ну, из роботов, помешанных на чистоте и этикете. — Эй Джей деловито зачерпывает новую порцию масла. — И сосватает. Ты согласишься?

— Н-нет… — Выдыхаю я. — Не-е-т!

Беру дрожащими пальцами сэндвич.

Не хочу робота. Только не это.

— А теперь давай, рассказывай, — она берет ложку и мажет масло на хлеб, — что у вас приключилось пару дней назад?

Впивается зубами и откусывает большой кусок хлеба. Жует, облизывает губы. Меня это зрелище завораживает. Заставляет забыть, как нужно дышать.

— Ты о чем? — Еле выдавливаю.

— Ну, о том, как ты притащился домой во рванье со сбитыми коленями. — Эй Джей одаривает меня очередной сияющей улыбкой. — Я все видела. — Довольно кивает. — И слышала. Твоя мать визжала так, будто ее индюк в задницу клюнул!

И я невольно начинаю смеяться. И рассказываю все, как на духу. И вижу, как она реагирует: ее зрачки расширяются, рот открывается от удивления, сэндвич падает на тарелку и разваливается.

Для меня заявиться домой в таком виде было настоящим геройским поступком, но, увидев одобрение в глазах этой девчонки, я понимаю, что оно того стоило. И говорю, говорю, снова и снова расписываю все в деталях.

А потом мы поднимаемся вместе наверх. Элис рассматривает учебники на полках, мои дипломы за победы в научных состязаниях, переставляет вещи с места на место, открывает гардероб.

— Нужно все это сжечь, — смеется она.

И я согласен. На все согласен, ради того, чтобы она вот так стояла посреди моей комнаты и так заливисто хохотала.

Мы вытаскиваем вещи прямо на пол, яростно топчем их, отрываем рукава и пуговицы. Скидываем в кучу у двери. Эй Джей обещает достать мне нормальную одежду, а я киваю, понимая, что готов ради нее облачиться хоть в картонную коробку.