Нас было трое

— Это дорого, детка, — сонно отмахивается она. — К тому же, я абсолютно здорова.

И, отворачивается, пряча лицо в ворот рубашки.

— Моему отцу это по карману, не переживайте. — Решительно говорит незнакомка. — Пойдемте.

Гладит ее по руке.

— Я не знаю. — Мама снова косится на лежащего без сознания Джо.

На улице уже слышен какой-то шум, вой сирен вдалеке. Соседи тоже подтягиваются к трейлеру.

— И лучше сделать вот так, — девочка встает, сгребает со стола пакетики с порошком и засовывает их в карманы Джо. Затем подбирает биту и вкладывает в его же безвольные пальцы. Отряхивает руки. — Майки, тебе придется остаться, парню пригодится свидетель.

Она склоняется надо мной, достает из кармана шорт белый платок и подает мне. Беру его и прикладываю к лицу матери. Девчонка наблюдает за моими действиями, одобрительно кивая, затем ее рука мягко касается моего плеча:

— Здорово тебе досталось, чувак.

Киваю. Шмыгаю носом и чувствую во рту металлический привкус крови. Представляю, какой у меня сейчас видок.

— Меня зовут Джимми, — протягиваю руку.

Она жмет ее почти неощутимо, легко, не боясь испачкаться.

— Элли.

И улыбается. У нее самая красивая улыбка на свете.

Девчонка, явно смутившись, тут же косится на Майки:

— Его мамка точно сегодня его прибьет, — усмехается.

— Ему насрать, — улыбаюсь я в ответ, поглядывая искоса на еле живого Салливана. — Он — герой.

Джеймс

Пот разъедает глаза и кожу на спине, руки адски саднит, но я продолжаю движение вдоль береговой полосы по длинной лужайке, опоясывающей пляж. Газонокосилка тяжелая, почти неподъемная и скрипит от старости, но другой не дадут — нужно приноравливаться к этой. Она — механическая. Толкаешь — идет, режет траву, останавливаешься — стоит. Поэтому приходится наваливаться всем телом, чтобы снова и снова двигать ее вперед.

Когда, наконец, ржавая железяка достигает края территории, с облегчением отпускаю поручень. Можно расцепить челюсти и выдохнуть. Тяжело…

Вода течет с меня градом, щекочет лоб, шею, подмышки, копчик. Снимаю тонкую майку и протираю ею лицо, затем и все взмокшее тело. Долго смотрю вдаль, дожидаясь, когда перед глазами перестанут плыть синие круги.

Я уже потерял счет дням от усталости, зато ни за что не собьюсь в подсчетах того, сколько смог заработать. Каждый гребаный доллар важен, потому что мы с матерью только начинаем выползать из того дерьма, что зовется нищетой. Теперь у нас есть, чем оплатить счета, есть еда на столе, нормальная одежда. Дело за малым — встать на ноги, снять жилье и забыть про трейлерный парк, как про какое-то недоразумение.

Уже год я берусь за любую работу, ни от чего не отказываюсь. У меня нет средств, чтобы идти в колледж, да и особой необходимости в этом не вижу. За те годы, что мои сверстники потратят на учебу, можно успеть заработать гораздо больше денег. Но и минусы в том, что я трачу каждую свободную минуту на труд, тоже есть: мама стала втихаря прикладываться к бутылке.

Конечно, она в этом никогда не сознается. Будет отрицать до последнего, даже если все уже очевидно, и доказательства налицо. Слишком много времени и чужих средств было потрачено на то, чтобы вылечить ее от пагубных пристрастий и научить жить в трезвом сознании.

Не хочется думать, что все было зря, но, когда я возвращаюсь в нашу дыру поздно ночью, то все чаще даже через аромат подгорелого овсяного печенья, пропитавшего насквозь занавески и постельное белье, чувствую едкий дух перегара, стоящего в воздухе. Она выпивает. Где-то, с кем-то. Может, одна. Пьет и ложится спать, чтобы я не видел, как она шатается, спотыкаясь о собственные ноги.

А утром мать обычно невинно улыбается. А потом злится, что цепляюсь зазря. Снова винит меня в том, что Джо посадили, и ей теперь приходится дожидаться его из тюрьмы. Выговаривает за то, что не бываю дома, что плохо учусь, что мало приношу денег.

Но у меня нет выбора: тот труд, на который меня берут, низкооплачиваемый — собрать мусор на пляже, покрасить ограду, постричь газон или разгрузить товар в местной лавке. Грязно и не особо доходно. Поэтому нормального разговора у нас с мамой так и не выходит. Каждый стоит на своем, а потом мне снова пора уходить — потому что я в очередной раз подрядился, чтобы подзаработать.

— А-а-а!!! Джимми-и!!! — Разносится на весь пляж.

Клянусь, я узнаю этот голос из тысячи.

Оборачиваюсь. Эта сумасшедшая бросает свою сумку в руки Майки, оббегает лежаки и несется ко мне.

Дело такое. Я человек, закаленный жизнью. Мне некогда хихикать на переменках, обсуждая, кто в каком наряде пойдет на долбаный выпускной. Мне вообще до этого дела нет. Ровно, как и до пьянок, гулянок, покатушек на машинах, фестивалей и прочей херни. У меня есть четкий план в жизни, и мало что может от него отвлечь.

Тем более, девочки. Даже хорошенькие. Даже самые лучшие, фигуристые и откровенно зазывающие познакомиться с ними поближе. Флиртовать, гулять за ручку и вешать лапши на уши, чтобы трахнуть кого-то из них, не мой вариант, даже близко.