Нас не брали в плен. Исповедь политрука

Передо мной возникло три варианта: получить назначение и служить за границей; быть в резерве здесь, в Румынии, и маловероятная возможность выехать на Родину в резерв. От этих волнений заболело сердце, я пошел к кадровикам и попросился направить меня на медкомиссию. Пройдя в Констанце обследование у терапевта, я был направлен на медкомиссию в специальном госпитале в г. Брайле. Врачи, осмотрев меня, выдали справку, о том, что я болен миокардиодистрофией, но по этой болезни я демобилизации не подлежал — а мне так хотелось уехать в СССР! В отделе кадров ГМЧ обещали направить меня на должность командира дивизиона или заместителя командира полка. Ни то ни другое не радовало меня: я понимал, что командиром на строевой работе в мирное время быть не могу. По моей просьбе меня принял и выслушал генерал Вознюк, которому я сказал, что для мирной работы на командной должности не гожусь. Я попросил генерала дать разрешение мне на выезд в СССР в резерв офицеров, там я мог бы использовать десятилетний опыт политработника, прошедшего почти все ступени от политрука до начальника политотдела соединения. Он согласился с моей просьбой, и я, радостный, пошел в отдел кадров. Но мне опять не повезло: командующий фронтом запретил отправку офицеров в Советский Союз... Помог мне мой друг Салмин, который уже имел документы на выезд в СССР. Он в отделе кадров имел определенный авторитет и пошел с разрешением Вознюка в отдел кадров. Начальник отдела уже сдал дела и выезжал на должность командира полка, но сказал: пусть заготовят на мое имя предписание для выезда в Одессу (куда направлялись офицеры в резерв), а он подпишет его тем числом, когда выезд был еще разрешен. Салмин принес мне такое предписание и вскоре через Бухарест, пограничную станцию на Дунае Рении и Молдавию я прибыл в Одессу, на Родину!

В Одессе я получил должность, с которой уехал на войну — старшего инструктора политотдела по оргпартработе в Одесском артиллерийском училище. Это было в конце августа 1945 года, за несколько дней до конца Второй мировой войны. С зимы 1946 года я начал хлопотать о зачислении в Заочную Высшую военно-политическую школу. Меня зачислили слушателем-заочником второго курса с условием, что я ликвидирую отставание в учебе, сдав всю академическую задолженность на первом сборе заочников. Я согласился и летом был вызван на сборы в Киев (потом они повторялись каждый год). Занятия мы проводили в училище самоходной артиллерии, близко от Днепра. Занимались по 8–10 часов в основном лекциями, а зачеты и экзамены сдавали в вечернее время. Мне предстояло сдать 16 зачетов и экзаменов: кроме политических предметов — связь, топография, стрелковое дело, артиллерия, минометы. Все зачеты я легко сдавал, а на экзамене по истории партии шокировал экзаменовавшую меня доцента упоминанием того, что до войны был преподавателем этого предмета. «Так какого же черта вы учитесь?» — вспылила тогда она.

Обстановка в училище становилась все труднее, и в 1948 году мне предложили временную (до окончания академии) должность заместителя по политчасти командира артдивизиона в 105-м гаубичном полку 28-й Гвардейской Харьковской стрелковой дивизии. Здесь очень пригодились мои знания артиллериста, но в октябре во время нахождения на полигоне меня сбил грузовик «Додж s», за рулем которого сидел лейтенант, не имеющий прав вождения машины, шофер-солдат занимал место рядом с ним. Наши офицеры вгорячах надавали тумаков сидящим в машине, сбросили груз, уложили меня на дно кузова и повезли в Окружной военный госпиталь, но не поставили в лубки мою сломанную ногу. Перелом был тяжелый, под гипсом на ране начались нагноения, обнаружились признаки остеомиелита. Появился следователь из военной прокуратуры и начал расспрашивать меня о том, как я оказался под машиной. Я спросил его: «Что может получить от суда виновник моей травмы?» — «Лет до семи тюрьмы». Спрашиваю, что надо сделать, чтобы не судили виновника этого происшествия, и получаю ответ: нужно мое письменное заявление о закрытии дела, что к виновнику я претензий не имею. Я попросил лист бумаги и написал такое заявление, следователь был доволен, а неприятностей в дивизии и без моего дела хватало. В тот день, когда меня искалечили, в дивизии было еще одно ЧП: солдаты-минометчики готовили мины для стрельбы и, чтобы побыстрее освободить их от смазки, положили мины в костер. Мины нагрелись и взорвались, было убито шесть или семь человек...