Нас ждет Севастополь

Закрыв глаза, Глушецкий вспоминал и вспоминал. Одна картина сменялась другой. Ему представилась Севастопольская биологическая станция, профессор Водяницкий, научный сотрудник Якубова… Вспомнился Киркинитский залив. Что он делал в этом заливе? Он там изучал… Что же он изучал в Киркинитском заливе? Бентос изучал. Бентос — греческое слово, по-русски значит «донный». К бентосу относятся все обитатели дна морей и океанов — животные и растения. Изучают бентос гидробиологи. Он, Николай Глушецкий, был гидробиологом.

Что ж он знает теперь, что помнит? Не придется ли переучиваться?

Глушецкого это так обеспокоило, что он попросил Милу достать ему книги по биологии морей и океанов. Мила принесла больше десятка книг…

Медленно, но все-таки оно шло вперед, время. И вот в один из дней Мила принесла долгожданное письмо от матери. Глушецкий прочел его и уткнулся лицом в подушку.

Мила несколько раз подходила к нему, но заговорить не решалась. Ей стало страшно. Страшно оттого, что этот искалеченный человек вот уже третий час лежит, уткнувшись лицом в подушку. Наконец она решилась и погладила его по голове.

Глушецкий вздрогнул и повернулся к ней. Несколько мгновений смотрел, не понимая, с отчужденным выражением в глазах.

— Я дам вам брому, — тихо сказала она.

— Не надо, — махнул Глушецкий рукой, в которой держал письмо.

Он сел на кровати и с грустью произнес:

— Сын умер, а жена на фронт ушла… Вот о чем умалчивала мать…

Мила наклонилась к нему и погладила по руке.

— Жаль вашего сына… Но вы не падайте духом. Будут у вас еще дети…

Она покраснела: «Что я, дурочка, мелю», — выругала себя.

Он приподнял голову и посмотрел ей в глаза. Она не отвела взгляда, только еще больше покраснела.

Ее глаза невольно поразили Глушецкого своей чистотой. Он не удержался от удивленного восклицания:

— Откуда ты такая?!

— Какая — такая?

— Хорошая.

— Ну уж и хорошая…

Он пожал ей руку и сказал:

— Спасибо тебе за утешение. Только больше не надо.

Его глаза опять потускнели. Николай вроде бы смотрел на Милу, но она чувствовала, что он не видит ее. Мила отошла.

Несколько минут Николай сидел неподвижно, потом лег, устремив взгляд в потолок, где трещины от старой побелки образовывали причудливые узоры.

Так он и лежал до тех пор, пока не стемнело.

2

Мария Васильевна тяжело переживала сообщение о смерти Николая. А когда умер внук и ушла на фронт Галя, совсем слегла. У нее не было никакой определенной болезни. Но и не было ни сил, ни потребности двигаться. Она стала думать о смерти. «Кому я теперь нужна. Пора бы перестать коптить небо».

И если бы не Тимофей Сергеевич, кто знает, может, и не довелось бы увидеть ей светлых дней. Он кормил ее с ложечки и каждый раз при этом шутил, вспоминая молодость.

— Помнишь, Маша, — говорил он, — как лихо плясали мы на твоей свадьбе? Моторная ты была!

— Была, да сплыла, — тихо вздыхала она.

— Ну, не скажи! — Тимофей Сергеевич взмахивал рукой. — Задор в тебе и сейчас остался. Всегда неугомонная была. И будешь!

— А для чего?..

— Вот тебе и на! — в изумлении поднимал седые мохнатые брови Тимофей Сергеевич. — До победы дожить надо!

Она молчала, скорбно водя глазами по стенам.

Однажды он заявил:

— Врагов надо пережить, посмотреть, как подлое племя фашистов погибнет в корчах. Они убили твоих детей. Но ты мать, ты не должна склонять перед ними голову.

— Я и не склоняю, — с печальным укором говорила Мария Васильевна.

— Нет, склоняешь, матушка, — уже сердился Тимофей Сергеевич.

Сегодня он вернулся во второй половине дня, ранее обычного, и озабоченно стал перебирать книги на этажерке, в шкафу. Найдя нужные, он облегченно вздохнул, положил их на стол и подсел к Марии Васильевне.

— Был сегодня в госпитале, — начал он рассказывать. — Познакомился с одним раненым майором. Обеих ног лишился, но крепкий мужик, упрямый. Философию и английский язык решил изучать. Подобрал я ему несколько книжек.

Он наклонился к Марин Васильевне, лежащей с закрытыми глазами, и спросил:

— Ты слушаешь, Маша?

Она открыла глаза и тихо, чуть виновато сказала:

— Слушаю… Задумалась немного.

— Есть среди раненых молодые, совсем мальчишки, — продолжал Тимофей Сергеевич. — Стонут, ночами плачут, зовут: «мама», «мамочка». Но где их матери?.. А ведь никто лучше матери не утешит…

Мария Васильевна подтвердила:

— Да… никто.

Тимофей Сергеевич оживился, словно осененный какой-то догадкой.

— А почему бы, Маша, тебе не сходить в госпиталь? Ведь там наши дети лежат.

— Куда уж мне?.. Квартал не пройти…

— Было бы желание! — горячо возразил Тимофей Сергеевич. — Желание надо иметь, Маша. Ждут ребята материнской ласки. Помни об этом… Однако побегу.

Он взял книгу и торопливо вышел.

Утром Тимофей Сергеевич был изумлен, увидев Марию Васильевну хлопочущей на кухне.

— Ожила вот немного, — смущенно проговорила она.

— Вот и хорошо.

Впервые за месяц с лишним они сели вместе за стол. За чаем Тимофей Сергеевич шутливо сказал:

— Черт знает куда делись мои болячки — радикулит, катар. Знать, войны испугались…

— Замотался на работе, вот и не замечаешь, — сказала Мария Васильевна.