Нас ждет Севастополь

На него нашло отчаяние. Бежать, бежать из этого пекла! Но куда? Как? Генерал Альмендингер сбежал. Крысы бегут с тонущего корабля… Неужели придется сложить здесь голову? Есть еще одно средство спасти жизнь — плен. Боже, какой позор: стоять с поднятыми руками перед русским вонючим солдатом, а то и перед узкоглазым узбеком и с унылым видом бубнить: «Гитлер капут, Гитлер капут». А жить так хотелось! Плен? Ну что ж, надо приготовиться. Пожалуй, следует обзавестись солдатским обмундированием и солдатскими документами. А с солдата какой спрос? «Отправят в лагерь, — думал Гартман, — после войны вернусь домой. Война, судя по всему, кончится скоро. Германия, конечно, будет повержена, города разрушены, будет опять, как после первой мировой войны, инфляция, голод, безработица. Жизнь настанет собачья. Но можно будет уехать в Швейцарию или Швецию…»

Гартман немного успокоился, придя к мысли, что еще не все потеряно. А спустя два часа, когда побывал в оперативном управлении и узнал, что на аэродроме мыса Херсонес наготове несколько самолетов для штабных работников, а под скалами Херсонеса быстроходные катера, надежда на спасение укрепилась. Однако на всякий случай он все же запасся солдатским обмундированием.

4

Балаклавские высоты противник укрепил не хуже, чем Сапун-гору. Все они были опоясаны несколькими ярусами траншей. От подножья до вершины доты и дзоты, бронированные колпаки для пулеметчиков и огнеметчиков, все подходы заминированы, кругом проволочные заграждения. С вершин гор Кая-Баш и Горная противник просматривал почти все подступы к своей обороне, на некоторых участках на десятки километров.

Войскам Приморской армии предстояло разгрызть не менее крепкий орешек, чем Сапун-гора.

Бой за Балаклавские высоты, за которыми открывался прямой путь на Севастополь, начался в тот же день и в тот же час, когда наши войска ринулись на штурм Сапун-горы.

Накануне штурма разведчики бригады Громова несколько раз выходили за передний край, чтобы добыть пленного, но каждый раз возвращались с пустыми руками. Пленного не взяли, зато хорошо разведали систему обороны.

Глядя на схему вражеских укреплений, которую составил Глушецкий, командир бригады одобрительно покачал головой:

— Умеют же, сукины дети! Все, все предусмотрено! Ни одного слабого места! Нахрапом тут не возьмешь.

Отдавая должное немецким инженерам, оборудовавшим оборону по последнему слову военной техники, Громов, однако, не испытывал чувства растерянности. Он, конечно, понимал, что бой будет упорный, кровопролитный, но в победе не сомневался. Гвардейцы Сталинграда, морские пехотинцы накопили изрядный опыт. Еще в боях за Сталинград и Новороссийск создавались специальные штурмовые группы — новый тип воинских подразделений, способных самостоятельно наносить разящие глубокие удары. Штурмовые группы, сформированные для прорыва рубежей перед Севастополем, получили в свои боевые порядки орудия, которые должны прямой наводкой разрушать огневые точки, скрытые в камнях. Команды подрывников, минеров, саперов, автоматчики и гранатометчики — все они во взаимодействии прогрызают вражескую оборону и пробивают проходы для следующих за ними частей.

В бригаде Громова были созданы три штурмовых группы. Полковник несколько дней тренировал их, придирчиво заставляя отрабатывать все детали предстоящего боя. В «маневрах», как назвал Громов тренировочные занятия, участвовала и рота разведчиков.

И вот настал решающий день и час.

Свой командный пункт Громов расположил на высотке, которую несколько дней назад отвоевал батальон майора Ромашова. Эта высотка помогла бригаде вклиниться в оборону противника, нарушить ее систему, улучшить свое тактическое положение. Благодаря ей штурмовые группы смогли занять исходное положение скрытно от противника.

До полуночи Громов пробыл на командном пункте. Глушецкий находился с ним. В полночь Громов сказал:

— Вздремнем немного…

Он лег на дощатый топчан, сделанный из снарядных ящиков, подложил под голову вещмешок связиста, закрыл глаза и затих. Глушецкий не знал, заснул полковник или нет, но сам он долго не мог этого сделать. Слишком много было впечатлений за день. Впервые полевая почта привезла письма. Глушецкий получил два письма — одно от матери, другое от Виктора Новосельцева.

Мать писала, что разыскала Галю в сочинском госпитале. При виде ее Галя расплакалась. А потом стала какой-то неразговорчивой. «Я думаю так, писала мать, она переживает потому, что на всю жизнь осталась калека. Мне она так и сказала: «Зачем я теперь Николаю». Я постыдила ее немного: мол, не такой человек Коля, чтобы бросить ее в беде».

Прочитав письмо, Глушецкий долго сидел, прикусив нижнюю губу и уставившись в одну точку.

«После освобождения Севастополя буду просить у командира бригады отпуск хотя бы дней на пять-шесть, — решил он. — Разыщу в Севастополе отца, он, наверное, голодает и болеет. Отвезу его в Сочи».