Нас ждет Севастополь

— Товарищ майор! — воскликнул он удивленно и радостно. — Вы прямо как с неба свалились! — Он пнул ногой солдата. — Сильный был, гад, остервеневший. Я подбежал к воронке, а он руки поднял. Командую ему: «Вылазь!» Думал, скис фриц, а он подошел и выдернул из моих рук автомат. Ну, я моментально врезал ему по скуле, он кувыркнулся в воронку, а автомат отлетел куда-то. Но и я не удержался, скатился вслед за ним. Вот и барахтались, пока вы его не кокнули.

Они вылезли из воронки. Матрос нашел свой автомат, бескозырку, удовлетворенно хмыкнул:

— Порядочек, теперь опять воюем.

Натянув бескозырку, Логунов спросил:

— А как вы оказались тут, товарищ майор? Вы ведь теперь не замполит, зачем в драку ввязываетесь.

Уральцев не ответил, только улыбнулся. Матрос забежал вперед, обернулся и решительным тоном заявил:

— Вы двигайтесь позади. А то сами знаете…

— Хорошо, — согласился Уральцев.

Вершина уже близко, вот она, рядом. Но застрочил станковый пулемет, пули прижали разведчиков к земле. К Глушецкому подполз Уральцев.

— Ты как тут оказался? — удивился Глушецкий.

— Как и ты.

— Ну, знаешь…

— Считай меня своим замполитом. Сообразил?

— Ладно уж, чертушка.

Из-за камня выглянул Логунов. Глушецкий крикнул ему:

— Можешь?

Логунов не услышал его голоса, но понял по глазам и утвердительно кивнул. В кромешном грохоте, когда человеческого голоса не услышишь, такой молчаливый диалог, в котором понимают друг друга по глазам и жестам, крайне необходим.

Чтобы отвлечь внимание пулеметчика, Глушецкий стал стрелять в его сторону. То же сделал подползший санинструктор Лосев. Он приподнялся и стрелял с колена. Логунов подобрался к пулемету сбоку и бросил противотанковую гранату. На какое-то мгновение его опередил пулеметчик, успевший сделать прицельный выстрел по Лосеву. Взрывная волна выбросила пулеметчика за бруствер. Логунов схватил пулемет и бросил вниз.

— Порядок! — крикнул он, перепрыгивая через окоп и устремляясь вверх.

Глушецкий склонился над Лосевым. Тот открыл глаза.

— Отвоевался, — через силу выдавил он.

— Не хорони себя раньше времени, — сказал Глушецкий. — Сейчас перебинтуем.

— Не надо.

Из его рта показалась струйка крови.

— В сумке у меня письмо…

Глушецкий окликнул подбежавшего Кондратюка:

— Бинты есть? Перевяжи Лосева.

Кондратюк разорвал гимнастерку санинструктора, покачал головой:

— В грудь его…

Лосев глубоко вздохнул и закрыл глаза. Это был его последний вздох.

— Кончился наш Лосик, — горестно произнес Кондратюк.

Глушецкий поднял бескозырку и закрыл лицо Лосева.

— Возьми его санитарную сумку, — сказал он Кондратюку. — Будешь за санинструктора. В сумке его письмо. Потом отдашь мне.

Кондратюк остановился около сидящего на камне Логунова, лицо которого было залито кровью, а сам он отчаянно ругался.

— Здорово тебя? — спросил Кондратюк, доставая бинт. — Сейчас забинтую — и топай вниз в санчасть.

Логунов ругнулся:

— Прямо в лоб камнем. Не очень чтобы, но кровь заливает глаза.

Перевязав голову и вытерев лицо, Кондратюк сказал:

— Топай в тыл.

Логунов встал, повел кругом глазами, поднял автомат.

— Нет, Федя, в тыл я не ходок. Еще повоюю. Ноги оторвут, идти не смогу, ползком до Севастополя доберусь. Двигаем вперед.

— Дело хозяйское, — сказал Кондратюк. — Давай поспешим в таком случае.

Глушецкий потерял из виду Уральцева. Это было немудрено. Весь склон горы, от подножья до гребня, укутан дымом и пылью.

Невдалеке пробежал со знаменем Добрецов. Осколок мины сбил его с ног. Знамя отбросило от него. Добрецов не поднимался. Тогда Глушецкий схватил знамя, поднял над головой и закричал изо всех сил:

— Вперед, полундра! До вершины немного осталось!

Рядом грохнул взрыв. Глушецкий упал. Некоторое время он лежал, оглушенный, плохо соображая, что произошло, еще не зная, ранен или нет. Придя в себя, встал на колени и огляделся. Первая мысль: «Где знамя?»

Пошатываясь, испытывая тошноту и шум в голове, он поднялся на ноги.

А знамя мелькнуло впереди. Его держал какой-то маленький и худенький матрос.

«Да это же Таня!» — обеспокоенно подумал Глушецкий.

Штурмовая группа и разведчики вбежали на вершину. Рукопашный бой закипел с новой силой. Ветер согнал дым и пыль вниз, и Глушецкий увидел справа и слева матросов и солдат с развевающимися флагами.

Держа знамя в левой руке, Таня правой ухватилась за выступ скалы, чтобы влезть повыше.

Из-за скалы высунулся гитлеровец и в упор выпустил в нее очередь из автомата. Таня отшатнулась, правая рука ее скользнула по скале, и она свалилась вниз. Рядом с гитлеровцем появился Гриднев, ударил его прикладом автомата и поднял знамя.

Глушецкий подбежал к Тане и наклонился над ней. Грудь ее была в крови. На побледневшем и исхудалом лице резко выделялись большие черные, но уже потерявшие блеск глаза. Глушецкий расстегнул ворот гимнастерки, стер платком кровь с груди. Ему не хотелось верить, что Таня мертва. Но когда увидел два пулевых отверстия, понял, что пробито сердце.

Он застегнул ей ворот и взял на руки. Она оказалась удивительно легкой.