Нас ждет Севастополь

Лейтенанту вспомнилась последняя встреча с отцом. Лучше бы этой встречи не было! Она произошла случайно, когда Глушецкий со своими разведчиками переправился с Северной стороны и шел по центру города. Отец был одет в новый, но не выглаженный синий костюм, купленный им перед началом войны, чисто выбрит, кончики усов подкручены вверх. Узнав отца, Глушецкий подбежал к нему и с тревогой спросил:

— Ты не успел эвакуироваться? Пойдем с нами. Завтра в городе будут немцы.

Отец спокойно ответил:

— Я остаюсь, сынок.

Лейтенант опешил и в смущении оглянулся на разведчиков, которые с интересом прислушивались к разговору отца с сыном.

— Отойдите-ка, ребята, — сказал он. — Дайте возможность поговорить наедине.

Когда они отошли, Глушецкий спросил:

— Зачем ты остаешься?

Отец усмехнулся краем губ.

— Какой ты недогадливый, Николай. Так надо. Старика немцы не тронут.

— А мама и Галя знают?

Лицо отца вдруг посуровело.

— А ты разве ничего не слышал?

— А что?

— Корабль, на котором они находились, немцы разбомбили. Спаслось мало. Живы ли наши — не знаю.

Что-то толкнуло Николая в грудь, он глотнул воздух и прикусил нижнюю губу, не в силах произнести ни слова. Ему казалось, что небо сразу почернело.

Отец переступил с ноги на ногу, гулко кашлянул и протянул руку:

— Спешу, Коля. Прощай. Дай-ка поцелую.

Он обнял его и неловко поцеловал в губы. Затем, хмуря густые седеющие брови, произнес чуть дрогнувшим голосом:

— Встретимся… Придет такое время. Город-то наш!..

Долго смотрел Николай вслед отцу, с болью думая о том, что душевное равновесие никогда больше не вернется к нему.

Да, лучше бы этой встречи не было! Лучше бы не знать о судьбе жены, матери, не волноваться за жизнь отца. Гитлеровцы могут дознаться, что отец коммунист, заслуженный мастер на Морзаводе, и уничтожат его…

Думать об этом — мука. Мелькнула мысль: не лучше ли поступить так, как сделал на мысе пожилой майор, — приставить пистолет к виску? Сухой щелчок — и не придется мучиться от голода и жажды, видеть чудовищные надругательства над людьми, переживать чувство одиночества и отчаяния.

Глушецкий вынул из нагрудного кармана окурок и закурил.

Размышления лейтенанта прервал Семененко. Он подошел и, кивнув в сторону моря, со вздохом произнес:

— Не придут. Путь далекий, а ночь короткая.

— Да, пожалуй, — согласился Глушецкий.

— Треба, товарищ лейтенант, прорываться. Одна надежда.

— Надо сначала разведать.

— Разрешите мне. Я по тропе влезу наверх и осмотрюсь.

— Действуй. Только бесшумно, чтобы из-под ног камни не сыпались.

Они пролезли под скалу, где начиналась тропа. Семененко снял сапоги и в одних носках стал подниматься по извилистой тропе. Вскоре он исчез из виду.

Вернулся он через час и на вопрос лейтенанта безнадежно махнул рукой:

— Там целый цыганский табор. Над берегом часовые ходят. Не прорвемся.

— Что же делать? — спросил сам себя Глушецкий.

— Эх, будь у нас еда, вода и табак — месяц бы высидели, — сокрушенно проговорил Семененко. — Ниякий черт не достал бы.

Главстаршина пролез под скалу и сел с краю обрыва. И ему в голову пришли невеселые мысли: «Здесь поляжем все. Це факт. Эх, нема мне счастливой доли…»

Ему пришли на память стихи украинского поэта Степана Руданского, похороненного в Ялте:

На могилi не заплаче
Нiхто в чужинi,
Xiбa хмаронька заплаче
Дощем по менi…

Эти стихи были высечены на памятнике поэта.

«А кто нас, бедолаг, вспомянет? — тяжко вздохнул Семененко и тут же встрепенулся: — Эге, вспомянут! Хиба здесь чужина? Своя, ридная земля, нашей кровью политая, нашим потом умытая. Не век лютовать фашистам, придет день — вернутся наши. Придут сюда моряки, вспомнят о нас. Фамилии назовут, скажут молодым матросам, как били врагов… Эге, стой, а кто фамилии узнает? Треба составить список по форме».

Он обеспокоенно стал искать по карманам список, наспех написанный им вчера. В нем были записаны только фамилии, Семененко посмотрел на него и покачал головой. «Такой не годится. Утром напишу, шоб и фамилия, и имя, и как по батьке кличут, и видкиля родом, и в какой части служил».

Он принялся искать в вещевом мешке среди гранат и патронов бумагу.

К нему подошла женщина в гражданском платье.

— Случаем, бумагой не богаты? — спросил он.

— А какую вам? На цигарку?

— Табаку нема цигарку крутить. Писчую треба.

Она открыла полевую сумку, которую все время держала в руках, и достала тонкую школьную тетрадь.

— Вот спасибочки, — обрадовался Семененко. — Утром составим список по форме. Як вас кличут? А то двое суток знакомы, а имени не знаю.

— Светлана.

— Из Севастополя родом?

— Симферопольская.

— А як в Севастополе очутились?

— Замуж за моряка вышла.

— Понятно. Муж на корабле?

— Был. Убило в первые дни обороны.

— Так, — задумчиво произнес Семененко. — Всем война свою метку ставит…

Несколько минут они молчали. Светлана, вспомнив что-то, стала рыться в сумке и достала помятую папиросу.

— Возьмите, случайно сохранилась. Только сейчас вспомнила.

— О, добра жинка! — только и мог выговорить Семененко, бережно беря папиросу двумя пальцами.